Шамиль Идиатуллин - За старшего

Руку он подавать не стал — да и Шестаков специально продолжал держать пальцы на загривке, хоть они и занемели, кажется.

Уже от двери Матвеев спросил:

— Так я могу с вашими замами пообщаться?

— Да вы все можете, — весело воскликнул Шестаков, с облегчением разводя руками. — Мой завод — ваш завод. Как говорится, что душеньке угодно и в любой последовательности.

Он отжал кнопку и попросил Людмилу Петровну организовать встречи товарища со всеми, с кем тому угодно.

Матвеев душевно поблагодарил и притворил открытую было дверь, потому что услышал:

— Вы, кстати, один приехали?

— В смысле?

— Ну, может, с бригадой. И по очереди ходите.

— Ну, я все-таки не из Генпрокуратуры, чтобы толпой сразу, — рассмеялся Матвеев. — Сапсэм один. Так что, если вдруг чего надумаете или вспомните, мне и звоните, хорошо? Телефон я секретарше оставлю.

Шестаков улыбнулся и отвернулся к компьютеру. Дождался, пока мягко затворится дверь, потом, после недолгого бубнежа, совсем уже неслышно, вздохнет дверь приемной, а секретарша доложит, что чекист ушел к Еремееву.

И только после этого набрал Жаркова.

Чулманск — Москва.

Денис Матвеев

Эти два дня вымотали дико — почти как последняя длинная командировка. Но там хоть более-менее ясно было, в чем подляна и что надо делать срочно, а с чем можно уже не торопиться. А тут ни фига не понятно.

Чулманск оказался вполне ожидаемым городом-при-заводе — ну хорошо, большим городом при большом заводе. А люди там были какими-то неожиданными.

От «соседей»-то [9] «Соседи» — жаргонное наименование сотрудников ФСБ (используется, как правило, сотрудниками других силовых структур). ничего иного ждать не приходилось. В городском отделе ФСБ приезжего москвича, как положено, встретили кривой рожей и принялись терзаться разными подозрениями по поводу того, что это опять проверка с неминуемыми кадровыми и структурными выводами. Это было нормально. Но далее следовал этап «Точно не по нашу душу? — Ну, тогда мы вам не мешаем». Везде следовал, кроме Чулманска. Майор из местного отдела успокоился даже быстрее обычного, но в равнодушие не впал, а упорно продолжал интересоваться, кого товарищ Матвеев знает там да с кем собирается повидаться тут. И явно не верил ни единому слову. Своему слову, что характерно, не верил тем паче.

Остальные вели себя еще хуже. Они показывали бумаги, водили по местам убойной славы и затапливали информацией — но самого поганого разбора. Врали, хитрили, перебрасывали стрелки и кидали косяки куда подальше. Сослуживцы Неушева — на ментов, менты — на следаков, следаки — на прокурорских, те — на родственников фигуранта и терпил, а родственников дома не случилось. Единственным исключением, по-своему неприятным, оказался преемник Неушева — он тоже кидал косяки, зато не врал и не хитрил.

Все косяки упирались, как положено, в Москву. Спрашивается, чего приезжал. С другой стороны, как было не приехать-то. И как было не уехать — с чистой совестью и пустотой в секторах сознания, отвечающих за творческие планы и уверенность в будущем.

Хотя бы убедился, что ОМГ, что Жарков и что все неслучайно. Ну и хватит для начала.

Жарков долго ломался и все передавал через секретаршу, что лучше бы на той неделе, потом начал явственно врать про срочную командировку. Принять согласился нехотя, в несуразное время и на пятнадцать минут, которые выкроит до важной встречи с инопартнерами.

Какие там инопартнеры бывают у ОМГ, да еще без пятнадцати десять вечера, выяснять было неохота. Положение обязывало, но куда больше оно обязывало продвигаться по основной теме, хоть миллиметровым ползком, — и тут уж было не до частностей.

Их и без того было выше крыши, частностей-то — и в Чулманске, и в дороге, и в Москве. Приходилось организовывать билеты, совать всем в нос различные корки, пересаживаться из машины в метро, делать солидные концы пешком, вернее, бегом и все равно безнадежно опаздывать, звонить с просьбой задержать самолет-состав-машину-планету на пару минут, выслушивать очередную утомленную отповедь, звереть и успевать в последний миг.

К ОМГ он тоже успел, хоть уже и не чаял. Был нормальный московский вторник. Трафик встал неподвижной кольчугой, не способной ни двинуться, ни позволить выпасть из себя ни единому звену — только вонять выхлопами, слепить стоп-сигналами и иногда истерически гудеть. Когда выдраться из второго ряда все-таки удалось, оказалось, что нереально припарковаться или свернуть на второстепенную. Когда получилось — по бордюрам, замерзшим газонам и почти что по пешеходам — прорваться в незнакомый дворик, место нашлось самое стремное, за мусорными баками, а метро закопалось в семи трамвайных остановках — причем трамваи не ходили из-за забивших пути машин. А в метро был фарш — оптовая замороженная партия.