Леонид Николаев - Феникс

— Подъем в шесть утра… Продолжаем занятия шестерок по особому расписанию.

— Слушаюсь, господин майор.

Что еще уготовано человеку после всех испытаний…

Позади бараки Беньяминово, расстрел на Холодной горе, допрос в гестапо, ожидание неизвестности в Брайтенмаркте, смерть Надие…

Что еще…

Берг говорит, кажется, о последнем испытании. Он пришел, настоящий Берг, единственный друг здесь. Пришел в темный зал кинотеатра и сел рядом. Так условились они сегодня утром. Оберштурмфюрер передал Саиду билет на один из последних рядов. Шла старая картина, и зал почти пустовал.

Двое во мраке. Вдали от зрителей. Блеклый свет от экрана иногда разгорается — когда много неба или сверкает гладь озера, — и зал вырисовывается десятком голов.

Берг трогает лицо Саида. Как брат. Проверяет, нет ли опухоли. Не просит извинения. И так понятно все.

Говорит тихо, не заглушая музыки, льющейся с экрана.

— Все готово к приему «гостей». — Рудольф делает паузу, и Саид может представить себе, пусть смутно, песчаные барханы, заросли камыша, ущелья, а за всем этим людей с оружием, ожидающих врага. Может представить зенитчиков у орудий, летчиков у «ястребков». Это ожидание. Берг обрывает паузу. — Но немцы не полетят…

— Все напрасно? — печально, с досадой произносит Саид.

— Да…

Надо стиснуть зубы от злобы: через смерть Надие пронесли тайну. Только стиснуть зубы. Или заплакать от бессилия. Все пустое. Одни жертвы. Мрачен путь по Германии. Смерть за смертью. С каким невероятным трудом вырывается у врага тайна.

— Они победили, — говорит Саид. В голосе его отчаяние.

— Бой еще не закончен, — сжимает руку друга Берг. — Они полетят…

— Полетят?!

— Если убедятся, что план операции не попал за линию фронта, что наша разведка не захватила его.

— Значит, мы должны снова взять документ? — догадывается Исламбек.

— Именно.

— Нам дадут его?

— Почти…

Саид понимает: вот что еще уготовано человеку после всех испытаний.

— Ловушка, — рассуждает он вслух. — Почти открытая игра.

Кивком головы Рудольф подтверждает чужую мысль. Дополняет ее:

— Им нужен не столько разведчик, сколько интерес разведчика к документу. Штурмбаннфюрер придумал хитрую комбинацию, в которой лишь один ход. Для нас один.

— Полковник Белолипов знает все?

— Все…

Берг чувствует, как трудно товарищу, как мучительно тяжел его путь в войне, подвиг терпения и ожидания.

— Ночью получена радиограмма: «Операция “Феникс” продолжается».

— Это приказ? — спрашивает Саид…

— Нет… Никто не может такое приказать…

Прежде чем экран успевает померкнуть, прежде чем встанут унылые и даже сонные люди и поплетутся к выходу, Саид и Берг покидают зал. Сначала Берг, потом Саид. Они не помнят, что показывали сегодня. Даже название не запечатлелось. Вот только небо и озеро мелькали несколько раз. Было почти светло тогда. Это осталось в памяти.

Два дня длилась подготовка к банкету в новой квартире Каюмхана, у зоопарка, которую ему выделили благодаря хлопотам барона Менке. Банкет наметили на пятницу, но пришлось торжество несколько отложить — рабочие не успели выложить паркет в зале и отделать кафелем ванную комнату. Почти все сотрудники комитета были мобилизованы на оборудование «дворца» президента, как называла свою новую одиннадцатикомнатную квартиру в центре Берлина Рут. Они расставляли мебель, вешали картины и ковры. Великолепие, в которое облачался «дворец», вызывало удивление у корректора журнала «Милли Туркестан» — наивного человека. Он спросил президента: «Отец, зачем такая роскошь? Идут бомбежки…» «Дурак! — обругал его Каюмхан. — Вы уедете назад, а я останусь. Это мой дом…»

Мой дом. Так чувствовала и Рут. Призрачный юг ее уже не манил. Он утонул в каком-то тумане. Исчез. Осталась лишь досада и боль. Боль обманутого человека. Досада на Вилли, на Менке, на всех, кто обещал и не сдержал обещания. Но хоть здесь, в Берлине, она будет шахиней. Пусть недолго. Сколько простоит этот дом. За него Рут готова бороться. Готова молить Бога.

Все помогали готовить торжество. Даже Ольшер. Даже штурмбаннфюрер Дитрих. И Менке, конечно. Поразительное единство. Сначала Рут удивлялась и умилялась. Она принимала это как проявление дружеских чувств к ней, как уважение к президенту. После заявления Каюмхана на собрании в «Адлоне» он стал одним из лидеров движения за единение сил эмиграции. О нем писали в газетах. Даже портрет его был помещен рядом с портретом генерала Власова.