Андрей Горняк - Битая ставка

— Соколиха — фамилия? Соколова, что ли?

— Да, нет, не фамилия, а прозвище ее такое. Потому что при встрече с нашими мужиками она всегда гутарила: «Заходите, соколики, как живете, соколики?» Вот и прилепили ей «Соколиху». А зовется она, дай бог памяти, кажись, Шубовой или Шубиной. Да если надо, я завтра узнаю, да вы и сами в подворных книгах посмотреть можете.

— А почему, Варвара Платоновна, думаете, что это Марущак со своими натворил? Я имею в виду сожженную машину. Может, это вражеский самолет разбомбил.

— Нет, не самолет. Они это. Думали, наверное, что машина продукты какие везет, вот и налетели, чтобы поживиться, запас сделать да меньше глаза в селах мозолить. Знают, подлые, что в селе сейчас им нос казать нельзя, бон военных сколько, кустика свободного не сыскать. Дезертиры ведь.

— Да,— согласился Смирнов,— это резон. Ну, спасибо вам, Варвара Платоновна, за все, что рассказали. Для нас это действительно очень важно. А не могли бы вы припомнить, кто видел их раньше в этих краях?

— Да многие, товарищ командир, видели. Они и в нашу бригаду прошлой осенью приходили, кукурузу ломали да картошки просили. Я и сама их встречала несколько раз.

— А почему же вы про них в милицию не сказали, их бы задержали, и вам спокойно было бы?

— Да боязно как-то. Вот они тут, под боком. А милиция во-он где... А вот как узнали мы, что машину они обстреляли да красноармейцев погубили, то бригадирша Ольга Климова и говорит мне: «Беги, Варька, в село, найди председателя или военных, которые в Степанидиной хате стоят,— это про вас — и обскажи им все по порядку. Они разберутся что к чему». Я сначала-то Бояркина искала, да не нашла, вот и заявилась к вам.

— Так, так... Все верно. Машину действительно обстреляли они. А скажите, сколько человек их приходило в вашу бригаду?— спросил Смирнов.

— По-разному случалось. Этой весной пятеро было. Один уже старый, весь седой, ко еще бодро держится, а четверо других помоложе, мордастые. Сказывают, что пожилой этот и есть Марущак — ихний главарь, из наших краев родом.

— Значит, старый, говорите? Так зачем же ему скрываться? Ведь его же по возрасту на войну не призовут.

— А лешак его знает, привык, наверное, прятаться да мотаться по нашим краям, ест и бродит, да и молодых за собой водит.

— Как же они вели себя с колхозниками, когда в бригаду наведывались?

— По-разному было. Старый-то все больше молчал, а если и начнет какой из них что-нибудь гутарить, старик цыкнет — он и замолчит.

— А почему же вы их сами не гнали?

— Как же, прогонишь? У них у каждого ружье. Боялись мы...

Выслушав все. что знала оказавшаяся словоохотливой гостья, Смирнов поблагодарил ее и предложил проводить, так как был уже поздний час.

Шли под звездным и таким мирным небом, что не хотелось верить в неминуемый рассвет, который возродит из мрака и опаленные войной деревья, и черные печные трубы разрушенных изб, и воронки.

— А что, Варя, хорошо у вас в станице было до войны?

Смирнов и сам не понял, как у него вырвалась эта «Варя».

— Да у нас и сейчас хорошо,— игриво ответила она, нимало не смутившись, что военный говорит с ней совсем в другом, чем там, при деловой беседе, тоне.— Чем плохо! Вон сколько ребят молодых. Только жаль, что все стриженые.— Она звонко рассмеялась.— Ну -ладно, товарищ командир, спасибо, что проводили. Вот он, мой курень-то,— и она протянула провожатому жесткую, в мозолях ладошку.

Медленно возвращался к себе Смирнов. В ушах все еще звенел переливчатый смех этой рассудительной, веселой и задорной женщины. Она напомнила ему о другой, с таким же переливчатым смехом.

Ирина Яркова работала на уральском заводе, где в 1940-м трудился и Смирнов, расточницей. Всего-то и встретился с ней Александр единственный раз на лыжной прогулке, а запала она ему в душу, ее глаза, волосы, ее смех на всю жизнь. И так уж получилось, что вторая встреча была на вокзале. Сашу Смирнова, своего комсомольского вожака, провожали на службу в армию чуть ли не все заводские ребята. Ирина стояла в сторонке. Уже тронулся состав, когда он подбежал к ней, и она сказала ему только два слова:

— Буду ждать...

С этой минуты Александр считал Ирину своей невестой и никогда, даже в мыслях, не изменял своей первой и верной любви.

Ирина пишет о себе скупо. Все больше спрашивает Александра о его житье. Но он-то знал, каково ей: после 10—12 часов работы учится на курсах медсестер, дежурит в госпитале, ухаживает за ранеными. Смирнов иной раз и хотел бы сообщить ей о себе подробнее, да не та у него служба, чтобы писать, как и что...