Андрей Остальский - Синдром Л

— Да в том-то и дело, что ничего. И еще. Там контрольный подвопрос предусмотрен: как Музиль сначала хотел назвать свой роман? Так вот, не знал ответа твой без пяти минут благоверный, не знал! А ведь ранний вариант названия был такой… говорящий. «Шпион»!

— А, вот видишь, я так и знала, что-то здесь не так. Загадка какая-то. Не верю, что мой Саша связным к тебе послан. Он-то сам как объясняет все это?

— Да какую-то чушь бормочет. Про сны какие-то. Про ложную память, про Синдром Л. Но я плохо слушал. Так разозлился, контроль над собой утратил. Ну ты видела. Прогнал его.

Фазер говорил теперь почти извиняющимся тоном. Уже вроде ощущал неловкость за то, что выгнал человека.

— То есть Саша вообще ничего не требовал от тебя? Никаких заданий не давал?

— Сегодня не требует, а завтра потребует… Тут на днях снова корейский президент приезжает, да не один, а вместе с генеральными секретарями Евросоюза и Азиасоюза. Будут добиваться от наших властей соблюдения обязательств по окружающей среде. А то, говорят, вы очень сорите сильно — больше, чем все остальные, вместе взятые. При том, что промышленность у вас наполовину стоит. Представь, заставят меня там от имени диссидентов заявить: отстаньте вы от нас с этой вашей гребаной средой. Дескать, не до того нам. У нас голод. Не учите нас жить, а лучше помогите материально — жратвы побольше дайте. А не дадите, мы вам такую среду устроим…

— Ну ладно, папа, не фантазируй! Никто пока ничего подобного от тебя не просит. Будем надеяться, и не попросит.

На этом я попрощалась, пожелала Фазеру спокойной ночи, якобы спать пошла. А сама уселась на кровати в своей комнате и думаю: как все-таки скверно, как нехорошо. Все дело жизни отца перечеркнуто. Ставлю себя на его место: хотелось бы мне жить после этого? Ответ ясен: нет. Эх, отомстить бы за него. Взять «парабеллум» и негодяев этих…

Хотя бесполезно: запас негодяев у них бесконечен… Но приятно было бы… Большой вопрос, что все это для нас с Сашей моим означает? Тоже явно ничего хорошего.

Я тихонько вышла посмотреть, что происходит в квартире. Свет был погашен. Подошла к спальне, заглянула тихонько. При лунном свете, проникающем в окно, было видно, что он спит теперь нормально, на боку, как обычно. Посапывает мирно. Но мне так стало жалко его, остро захотелось, как в детстве, подбежать, прижаться, пропищать: папа, я соскучилась… Подошла на цыпочках, одеяло поправила.

Вернулась к себе и снова набрала Сашин номер. Он не спал, как я и думала, сразу откликнулся. Но голос был очень странный.

— Ну что, рассказал тебе твой Фазер про меня ужасы?

— Ну да, рассказал… Но вообще тут у нас такое было…

— О, у меня тоже кое-что… тут… случилось.

— Ты меня пугаешь… С тобой точно все в порядке? Мне кажется, тебе нехорошо…

— А как мне может быть хорошо? Я вот сижу, Музиля вашего читаю. И как раз по этому поводу еще одну отличную цитату нашел. Слушай:

«Мне нехорошо! — заявил он. Это была старая, укоренившаяся формула, означавшая, что ему хочется выпить рюмочку». Я рассмеялась. Действительно — про нас. Может, стоит все-таки сделать усилие, прочитать этого «Человека без свойств»?

— Не вздумай… я про рюмочку.

— Может, хоть закурить мне опять. Разрешаешь?

— Нет! Ни в коем случае. Слушай, а ты точно не…

— Точно не! Но только молчи! Не надо… ты понимаешь меня? Не надо… сейчас… Приедешь, тогда поговорим. Беспроводным образом.

— Ну так я приеду. Такси попробую вызвать…

— Только если у тебя есть спецталон на ночной вызов.

— Да валялся где-то, академический.

— А отца твоего точно можно теперь одного оставить?

— Можно. А вот тебя нельзя.

— В смысле? А, понял! О, это прекрасный смысл!

Я и не чаяла, что можно в наши дни в Москве в течение получаса ночью машину получить. Повезло. Где-то свободный таксист рядом оказался. А по пустому городу машина домчала меня за десять минут.

Я думала, что любовь снимет напряжение, но мы занимались ею слишком сосредоточенно, слишком старательно, умственно, не любили, а пытались получить терапевтический эффект. При этом присутствие Шебякина за стеной давило, приходилось разговаривать шепотом, и ласкать друга молча, и молча кончать. Главное было — не вскрикнуть в конце. Но потом стало легко. Саша лежал на боку, прижавшись ко мне, и нежно касался пальцем то подбородка, то уха, то губ. А я пыталась этот палец поцеловать, а он его отнимал в последний момент.

— Это такие салочки, — шепотом сказал он.