Богомил Райнов - Умирать — в крайнем случае

— Вы забываете, что я — человек без паспорта.

— Вы получите паспорт. Как только его заслужите.

— Значит, паспорт на тот свет?

— Отнюдь. Британский паспорт, — поправляет меня собеседник, который явно не ценит плоских шуток.

Он отпивает еще глоток чая и поясняет:

— Как служитель закона, я, разумеется, не склонен прибегать к насилию. Мы вербуем своих помощников на условиях полной добровольности. Но вы, конечно, понимаете, что в случае отказа я буду вынужден применить к вам букву закона.

— Да, — соглашаюсь я, — положение у вас действительно деликатное.

Он молча пьет чай. А когда молчание чересчур затягивается, напоминает:

— Жду вашего ответа.

— Если вы в самом деле можете гарантировать мне известную безопасность…

— Полную! — заявляет он.

— В таком случае я постараюсь быть вам полезным.

— Это и требовалось услышать! — с важностью произносит мой собеседник.

Затем мы обсуждаем технические детали того, чем и как я буду ему полезен.

— Каждое утро в десять часов можете застать меня здесь, — говорит в заключение служитель Скотленд-ярда. — А в спешных случаях звоните вот по этому телефону. Нет, не берите, просто запомните.

А когда я подтверждаю, что запомнил номер телефона, он приказывает:

— А теперь выходите. Один. Я останусь здесь.

Наверное, он решил допить и мой чай.

Не успев свернуть на Дрейк-стрит, я натыкаюсь на Тома. Однако Том из чувства душевной деликатности делает вид, что его здесь нет, и, повернувшись ко мне спиной, принимается рассматривать колбасы в витрине итальянца. Я иду дальше и вступаю в святилище шефа, где на меня налетают Боб и Ал.

— Назад! — приказывает Ал.

— Вас никто не звал! — уточняет Боб.

— Мне надо к Дрейку, — заявляю я.

— Назад! — твердит свое Ал.

— Вас никто не звал! — вторит ему Боб.

Мне стоит немалых усилий убедить эту пару, что не мне, а им достанется, если они тут же не доложат шефу, чтобы он принял меня по срочному делу. Бросив на меня еще один враждебный взгляд, горилла пониже враскачку поднимается по лестнице. Через две минуты сверху доносится ее рев:

— Поднимайтесь!

Оказывается, Дрейк не один. Возле его стола стоит стройный джентльмен лет сорока, бегло знакомый мне по личным впечатлениям и более подробно — по фотоматериалам Центра. Это любитель лыжного спорта Джон Райт, недавно посетивший Болгарию. Еще одно лицо — другого пола и гораздо моложе — грациозно расположилось на диване.

— А, вы еще живы! — радушно восклицает шеф. — И физиономия в порядке!

Он жестом указывает на кресло, что означает «садитесь», и добавляет:

— Жаль, что я уже окрестил вас Питером. Надо было назвать вас «мистер Феникс». Просто удивительно, как вы умеете воскресать из пепла!

После этих теплых слов Дрейк тут же забывает о моем присутствии и погружается в документы, которые принес ему, вероятно, Райт. Райт мог бы считаться красивым мужчиной, если бы не дефицит как раз мужских черт в его облике. Я ничего не хочу этим сказать, тем более что внешность бывает обманчива. Но у него слишком белая кожа, слишком большие темные глаза, слишком длинные черные волосы. Словом, черты лица почти нежные, если не считать рта, в складках которого есть что-то болезненное, пожалуй, даже жестокое.

Безупречно сшитый костюм Райта — тот самый, в котором я уже видел его мельком в кафе и в ресторане у итальянца. Он всегда одет так, будто собирается на кладбище или только что вернулся оттуда: черный костюм, черный галстук, черные ботинки и даже, кажется, черные носки.

Я разглядываю красавца, пользуясь тем, что все его внимание обращено на шефа, хотя при этом рискую обидеть расположившуюся на диване красавицу.

— А это что? — бормочет Дрейк и тычет коротким пухлым пальцем в лист бумаги.

— Комиссионные… — подобострастно поясняет Райт.

— Кто ему определил такие комиссионные?

— На меньшее он не согласен… Две тонны товара из Дании задержали на таможне. Ему пришлось пойти на дополнительные расходы…

— И ты поверил! — рычит шеф. — Он сам подстроил обыск на таможне, чтобы покрепче общипать нас!

— Но раз мы от него зависим…

— Еще посмотрим, кто от кого зависит, — бормочет Дрейк и переходит к следующему пункту.

Я со своей стороны делаю то же самое, то есть перевожу взгляд со стола на диван, стоящий в простенке между окнами. Надо отметить, что оба окна в кабинете Дрейка всегда плотно задернуты бархатными шторами, и помещение освещается золотистым светом двух хрустальных люстр. Особа, грациозно расположившаяся на диване, одета как эстрадная певица категории «солнечный удар»: в ярко-алую тунику и того же цвета брюки безбрежной ширины; все это для вящего эффекта посыпано золотистой пылью и гарнировано золотой мишурой. Что касается ее внешности, вернее, лица, потому что все остальное скрыто алыми волнами и золотыми блестками, оно действительно ослепительно — почти как на рекламе косметической фирмы или на киноплакате эпохи божественной Гарбо.