Богомил Райнов - Господин Никто

— Готово! — восклицает заправщик и, закрыв бензобак, тщательно протирает ветровое стекло.

Протягиваю ему соответствующую плату плюс соответствующую прибавку и еду дальше. Добираться до Марселя на моем «ситроене» трудновато, зато потом будет легче. Мне не справиться с Кралевым без машины, а угонять чужие — только лишний раз рисковать. Словом, жребий брошен, и теперь знай жми на газ, не боясь, что онемеет нога от напряжения.

«Ситроен» — хорошая и мощная машина. На большой скорости она прижимается к асфальту и на повороте не полетит кувырком под откос, как американская. Плохо только, что нельзя развить скорость. Эти пригороды с их бесчисленными перекрестками, выползающими из гаражей грузовиками, неожиданно останавливающимися автобусами и прочими препятствиями тянутся ужасающе долго.

Выехав на широкую дорогу, смотрю на светящийся циферблат автомобильных часов: без десяти одиннадцать. Стрелка спидометра тут же переметнулась на сто двадцать. Я включаю дальний свет и вторгаюсь в ночь, навстречу ночному ветру, который яростно бросается в лобовую атаку и свистит у опущенного стекла.

Шоссе довольно оживленное, все одинаково торопятся, и я лишь забавляюсь, делая вид, что могу ехать быстрее их, — включаю предупреждающе то ближний, то дальний свет, а в момент обгона проношусь так близко, что они испуганно шарахаются в сторону. Не отстает от меня единственная машина — серый «ситроен», который следит за мною от самой Сент-Оноре. Потом, где-то на тридцатом километре, он внезапно исчезает. Поначалу я стараюсь установить, кто его заменил. Но в конце концов убеждаюсь, что никто. Все же Франсуаз выполнила свое полуобещание: на данном этапе слежка прекращена.

Да, Франсуаз невольно попала в точку, когда назвала меня господин Никто. Я и в самом деле что-то в этом роде, если опустить титул «господин», потому что подкидыш, выросший без отца и матери, господином стать не может. Все самые ранние мои воспоминания связаны с сиротским домом, с его узким темным коридором, с голой казарменной спальней, в три ряда заставленной солдатскими кроватями, покрытыми серыми одеялами и грубыми, как мешковина, пожелтевшими простынями. Сырой, вымощенный каменными плитами двор, запах кислой капусты, идущий из кухни в глубине двора, запах грязных тряпок, которыми мы каждый вечер мыли полы, монотонное бормотание молитвы перед тем, как есть жидкую сиротскую похлебку с кусочком черного непропеченного хлеба, — все это сиротский дом. И резкий, как скрип двери, голос воспитательницы, когда она била меня по щекам своими костлявыми руками, приговаривая: «Иди жалуйся отцу с матерью!»

Другие дети хоть знали имена своих родителей, которые умерли или бросили их. Я же и этого не знал. Знал только, что был принесен каким-то человеком, который нашел меня у себя под дверью. Звали меня Найден и фамилию мне дали Найденов, потому что должен же человек носить какое-то имя и фамилию.

Помню, как однажды за Петко пришел отец, чтобы забрать его домой. Мать Петко умерла, а отца за что-то посадили в тюрьму, но теперь он вышел из тюрьмы и явился за сыном. И пока Петко лихорадочно переодевался в принесенную ему одежду, мы, сгрудившись у окон, разглядывали его отца, стоящего во дворе. Наголо остриженная голова, помятые штаны, но это был отец, настоящий отец, и мы, облепив окна, смотрели на него во все глаза.

Помню об этом, потому что всякий раз после того, как воспитательница жестоко избивала меня или щипала твердыми, словно клещи, пальцами, я забирался под свое колючее одеяло и, укрывшись с головой, чтоб заглушить всхлипывания, представлял себе, как на другой день в сиротский дом является человек, рослый, вроде отца Петко, и строго говорит: «Приведите сейчас же Найдена Найденова. Я его отец. Пришел забрать его!»

Два блестящих снопа от моих фар бьются о туловище огромного грузовика, убранного красными и зелеными сигнальными огнями, как новогодняя елка. Навстречу одна за другой выскакивают легковые машины, и я вынужден медленно следовать за этим грузовым чудовищем, загородившим всю дорогу. Теперь я все чаще буду нагонять такие грузовики, потому что грузы по шоссе перевозят главным образом ночью.

Наконец вереница летящих навстречу мне машин обрывается, мигая фарами, я обгоняю грузовик и снова до предела жму на газ. В половине двенадцатого пересекаю уже погрузившийся в сон Фонтенбло. Шестьдесят километров за сорок минут — не так уж плохо. Если я сумею и дальше двигаться в таком темпе, то может случиться, что я нагоню «пежо» Кралева еще до Лиона.