Хеммонд Иннес - Воздушная тревога

Он вытащил коробок спичек и вновь закурил трубку.

— Что касается налета на Торби, — продолжал он, — то тут действительно создается впечатление, что он что-то знает. Он был весьма уклончив на этот счет, заявив, что это не более чем слух, какой именно называли день, он не помнит. Офицер разведки пришел к заключению, что он просто не хочет говорить и темнит. Не исключена, разумеется, возможность, что это ложный ход. Немецкие ВВС и прежде проделывали такие номера. Они сообщают летчикам ложную информацию для того, чтобы, если их собьют и у них развяжется язык, они ничего не выдали. Тем не менее меня заверили, что в пятницу будут приняты все необходимые меры, чтобы защитить нашу базу. Я решил, что вам захочется это знать, так как именно благодаря вам это дело доведено до сведения начальства.

Я подумал, как это мило с его стороны — он столь подробно изложил мне ситуацию. Но на душе у меня было неспокойно — мне казалось, что немецкий пилот непоследователен. Я так и заявил.

— У него, вероятно, был только один мотив, заставивший его рассказать мне об этом плане, — заговорил я. — Обозленный потерей самолета, он хотел запугать нас. Значит, либо этот план — сплошная выдумка, либо он действительно существует, и летчик, желая достичь своей цели, козырнул тем, что знает о нем.

— Переходите к делу, — в голосе Огилви снова появились отрывистые нотки.

— Ну, сэр, если бы это был чистый вымысел, он бы, не колеблясь, придумал подробности, — на мгновение все это дело показалось мне вдруг абсолютно ясным, — Моя точка зрения такова: будучи в полубессознательном состоянии, он выболтал что-то такое, о чем бы болтать ему не следовало. Когда офицер разведки спросил его об этом плане, он понял, что, если станет отрицать сказанное мне, подозрения еще больше усилятся. Поэтому он и повторил свое заявление, а когда от него потребовали подробностей, он пустился в общие рассуждения, туманные и запутанные, что, как он и ожидал, бросило тень сомнения на все это дело. Что же касается предполагаемого налета на Торби, тут он явно заметал следы. Очевидно, он достиг своей цели, отвлекши внимание офицера от плана к налету.

Огилви постучал черенком трубки по зубам.

— Да нет, боюсь, офицер разведки вовсе так не думает. У него опыт в таких делах. Я полагаю, вам следует считать, что он прав.

Но офицер разведки не видел, как немецкий пилот замолк, будто воды в рот набрал, на полуслове, когда встретился взглядом с Вейлом. В этом, казалось, и скрывается ключ к разгадке всей тайны.

— Вы не скажете, сэр, собирается ли начальник разведки сделать представление об этом разведке ВВС? — спросил я.

— Мне он ничего об этом не говорил. Я полагаю, что это войдет в ежевечернее донесение командиру.

Чего я и опасался.

— Я считаю, что донесение об этом деле должно быть передано разведке ВВС немедленно, — заявил я.

— Боюсь, Хэнсон, что вы там считаете или чего не считаете, важности не представляет, — резковато ответил Огилви. — Это дело находится в компетенции ВВС, и их начальник разведки уже сформулировал собственное мнение. — Он помолчал. — Если хотите, можете оставить заявление, и я отошлю его на батарею.

Огилви все было как об стену горох, но, хотя я и понимал, что толку от этого не будет, я сказал, что заявление напишу. Он дал мне бумагу, и я устроился за столом старшины. Чтобы написать заявление, понадобилось время — ведь его надо было сделать кратким и в то же время понятным. Чем черт не шутит — оно могло попасть в руки человека, который отнесется к этому делу с неменьшей серьезностью, чем я.

Когда я вернулся на позицию, было почти десять тридцать. Мики, не умевший обуздывать свое любопытство, тут же спросил, зачем это я понадобился Огилви.

— Только что умерла моя бабушка, — ответил я. — Он дал мне увольнительную на неделю — надо же ее похоронить.

— Неделю?! Серьезно?! Тебе дали неделю?! Только из-за того, что умерла твоя бабка?! Это паршивая батарея. Вы, ребята, все заодно. Как только один из благородных устал, господи, ему отпуск! Неделя из-за того, что умерла бабушка! Ну, забодай меня комар! Случись такое с кем-нибудь попроще, вроде меня или Фуллера, так сразу бы — пшел вон! Нет, браток, это несправедливо. В настоящей армии такого бы не случилось. Ни в коем разе. Пехота — вот куда мне надо было податься.

У Мики было весьма высоко развито классовое сознание, хотя сам он этого даже не понимал. Ему виделась привилегия там, где таковой на самом деле не было. Из-за этой его черты, да еще потому, что он постоянно ворчал по пустякам, он порой становился просто невыносимым. Послушать его, так выходило, что с ним почти никогда не поступали, как с другими, на самом же деле ему сходило с рук гораздо больше, чем кому-либо.