Эндрю Йорк - Координатор

— Готов в это поверить. Объясните мне, как такого очаровательного гения, как вы, угораздило заняться столь своеобразным бизнесом?

— Мы сможем поговорить об этом на обратном пути. Вы уверены, что не хотите отыграться?

— Боюсь, что нет. Уверенность в себе является необходимым условием моей профессии, а когда я играю с вами в шахматы, от нее почти ничего не остается.

— Очень здравое рассуждение. — Она встала из-за стола. — Спасибо за приятно проведенный вечер. Да, насчет завтрашнего дня: в поезде мы с Кристофером всегда ездим в отдельном купе. Будет лучше, если во время поездки вы станете держаться от него подальше.

— Если вы на этом настаиваете. Но в таком случае я считаю, что нам просто необходимо распить бутылочку моего вина. Чем больше я вас узнаю, тем больше уверенности испытываю в своем будущем.

На ее губах снова появилась легкая улыбка.

— Насколько я понимаю, вы находите меня сексуально привлекательной.

— Как и всех своих жен — включая тех, кто продержался только пару дней.

— Причина лежит гораздо глубже. Подсознательно вы раздражены тем, что проиграли в шахматы, и теперь хотите утвердить надо мной свое мужское превосходство. Вы производите впечатление сексуально опытного мужчины. Вы уверены, что сможете заставить меня испытать оргазм, и после этого я стану вашей рабой. Самое скверное, что во многих случаях мужчины, занимающие эту позицию, оказываются совершенно правы. Такова слабость моего пола — мы стремимся свести свои чувства и самих себя к одной линии жизни, к одному мужчине. Тем самым мы добровольно сужаем свои возможности и лишаем себя нашего внутреннего интеллектуального превосходства. И что мы получаем взамен? Разве не сказал один известный американский психоаналитик, что удовольствие от секса сравнимо с тем, которое мы испытываем, например, всего-навсего чихнув?

— Мне кажется, вы не совсем правильно его поняли. Кинси говорил, что чихание является единственным физиологическим циклом, сравнимым с сексом. Хотя возможно, что вы являетесь противником и того и другого.

— Думаю, вам надо честно признаться самому себе, что единственное удовольствие, которое вы хотите от меня получить, — это удовлетворение вашего мужского эго. Я оставлю вам свидетельство своей неудержимой страсти.

Она наклонилась над ним так, словно хотела поцеловать его в щеку, но вместо этого опустила голову еще ниже и укусила его в шею. У нее белые острые зубы; он почувствовал сильную боль.

— Вот отметина, которую оставила вам Ингер Морган-Браун. Теперь вы сможете предоставить мистеру Льюису доказательство своей победы.

В Дании всю дорогу мело. Несмотря на это, Ютландия казалась ареной стихийного бедствия: минувшая зима не прикрыла ее достаточным слоем снега, и теперь черная земля выглядела мертвой и бесплодной, а домашние животные были надежно укрыты в своих хлевах. Скандинавские почтовые открытки с заснеженным пейзажем неожиданно стали напоминать Юкон. Уайлд напомнил себе, что теперь он попал в мир замкнутой жизни, где люди и животные неохотно и только в случае необходимости покидают безопасное тепло своих домов. Выходя из поезда на Центральном вокзале в Копенгагене, он вспомнил забытое ощущение зимы, когда вместо воздуха вдыхаешь почти чистый нашатырь и открытые уши пылают на морозе. Он прикинул, что сейчас градусов десять ниже нуля. Ему пришло в голову, что он уже давно не имел дело с настоящим холодом — лет шесть с тех пор, как ему пришлось переходить через чешскую границу. Но шесть лет назад он был и крепче и моложе. Он взглянул на платформу и увидел двух носильщиков, боровшихся с коляской Кристофера Моргана-Брауна, и Ингер, которая давала им указания. Она не смотрела в его сторону.

— Мистер Ист? Меня зовут Стефан, я шофер мистера Моеля. Не возражаете, если я возьму ваш чемодан?

Стефан оказался низенький и толстый, с седой бородкой. У него были пухлые пальцы и неторопливые движения.

Уайлд проследовал за ним по ступенькам лестницы во внутренний двор, где на снегу с похоронной торжественностью стоял черный «мерседес».

— Как вам эта погодка?

— О да, погода совсем неважная, — сказал Стефан. — А в Стокгольме, куда мы ездили на прошлой неделе, было еще хуже. Минус сорок. Сильный мороз. Это плохо для бизнеса. Но нам ехать совсем недалеко.

Вот и хорошо, подумал Уайлд: он намного лучше знал прибрежную зону с ее уютными обшарпанными барами, чем остальную часть города, большая часть которой терялась в неизвестности. Набеги шведов и бомбардировки англичан лишили его явных примет возраста; в обилии красного кирпича у большинства зданий было что-то отдававшее захолустьем и предместьем, неисчислимые церкви подавляли и сбивали с толку своим количеством. Но теперь он приехал сюда по делу, а знание местности всегда полезно. Стефан повернул налево с Банегаарда на Гаммель-Конгвей, потом еще раз налево. Мороз прогнал прохожих с улиц, и ночные огни в одиночестве играли в свой безмолвный калейдоскоп. Уайлд решил, что они недалеко от замка Фредериксберг, когда Стефан свернул с бульвара в боковую улицу. Краем глаза он успел заметить какое-то огромное квадратное здание, возвышавшееся над улицей, и машина въехала в подземный гараж. Стефан прорулил по центральному проходу и притормозил у стальных дверей. Несмотря на поздний час, в гараже было полно машин.