Александр Авдеенко: Дунайские ночи (Художник Г. Малаков)

Картер откинулся на спинку кресла, положил ноги на полированный столик.

— С чего начнем? Может быть, с буддизма, а? Буддизм как нравственное начало…

— Можно и о буддизме поговорить, — сказал Шатров. — Я давно интересуюсь буддизмом.

— Вот как!… А может быть, Будду оставим в покое и возьмем за бока поэзию? Сонеты Шекспира, а?

Шатров кивнул и прочитал первый пришедший на ум сонет:

Умолк, посмотрел на Картера.

— Ну, а какие ваши любимые сонеты?

— Мои?… Я люблю все, что написал Шекспир, от первой до последней строчки.

— Может, прочтете что-нибудь?

— Нет, знаете, я с детства не способен был заучивать стихи.

Сидят друг против друга в светлой комнате с большим окном, выходящим на центральную площадь города, пьют кофе, курят, улыбаются. Ничего не поделаешь, надо быть вежливым даже теперь. Но и в рамках дипломатической уважительности можно отхлестать противника. Шатров не мог не воспользоваться случаем, не высказать американцу все, что думал о нем и о таких, как он.

И Картер охотно коротает время в разговоре с таким нежелательным, казалось бы, для него собеседником.

Самолет, на котором оскандалившийся дипломат должен быть со всеми удобствами доставлен в Москву, находится еще в воздухе, где-то между Брянском и Киевом, сделает посадку в Ужгороде часа через два-три.

— Ну, с Шекспиром разделались. Что теперь? — спросил Шатров. — Может быть, поговорим о США? Когда я был в Америке…

— Вы были в Америке?

— Давно, лет двадцать назад, сразу же после института.

— Понравилась вам страна?

— Люблю американский народ, верю в его способность рано или поздно осмыслить свое положение. И вы знаете, где я впервые поверил, что американцы способны осмыслить свою жизнь? Не там, в Штатах, а в самом центре России, в усадьбе Льва Николаевича Толстого.

— Интересно! Нельзя ли об этом подробно рассказать?

— Однажды, будучи в Ясной Поляне, я увидел портрет одного американца, подаренный им Толстому. Это был только что избранный президент США, но еще не вступивший в должность. Имея в своем распоряжении несколько свободных месяцев, он решил совершить кругосветное путешествие. Уехал из США президентом, а вернулся рядовым американцем. Вы, разумеется, помните его сенсационное отречение от Белого дома? Ум, талант, личное обаяние Льва Николаевича Толстого и долгие беседы с ним сделали свое дело. Как видите, мистер Картер, можно переубедить даже президента США. Так что я, разговаривая с вами, надеюсь, что и ваша совесть не останется глухой.

— Это было бы возможно лишь в том случае, если бы вы были Львом Толстым.

— Но и вы, мистер Картер, не будущий хозяин Белого дома.

— Мы квиты, — улыбнулся дипломат. — Поговорим об американском народе.

— Поговорим!… Недавно в одной старой книге я наткнулся на такие строки: «Народ можно только тогда побить, когда уже побиты его боги», то есть нравственные идеалы, лучшие стремления. В США нравственные идеалы уже почти побиты автомобилями, моднейшими товарами универсальных магазинов Вулворта и Мейсен, сексуальными фильмами, щекотливыми подробностями из личной жизни кинозвезд, миллиардеров, гангстеров, убийц и самоубийц, похитителей детей. Вы помните, надеюсь, знаменитые слова германского императора Фридриха II: «Если бы мои солдаты начали думать, ни один бы не остался в войске…» И вы боитесь мыслящих людей. Думающий американец откажется признавать американский образ жизни лучшим в мире.

— Одному мудрецу однажды сказали, что люди считают его дурным человеком. Старик улыбнулся и ответил: «Хорошо еще, что они не все знают про меня, они бы еще не то сказали». Я не мудрец и потому… — Картер сделал обиженное лицо. — Вы утверждаете, что американский народ — конченный, безнадежный?

— Нет! Никому еще, ни цезарям, ни императорам, ни королям, ни фюрерам, ни диктаторам, как показывает история человечества, не удавалось побить свой народ, лишить его разума, сердца и жизни. Я верю, что рано или поздно американский народ перестанет считать своими богами недвижимость, автомобиль и вещи. Я верю, что человек, потерявший себя в американском образе жизни, в недалеком будущем вновь обретет свою сущность и станет человеком.

Трудно, просто невозможно охотнику, подстрелившему редчайшего хищника, не посмотреть на его диковинное оперение, не заглянуть ему в глаза.