Александр Авдеенко - Дунайские ночи (Художник Г. Малаков)

— Теперь, надеюсь, мы поедем на Дунай? — спросил Гойда.

— Пока нет. Мы непременно должны побывать в гостях у Кашубы.

— Понял! Приходите к нам в гости, когда нас дома не будет…

Черный молниеподобный зигзаг пронзил прозрачную до дна толщу воды Медвежьего потока, и сразу же поплавок встал вертикально, а потом скрылся. Клюнуло!… Ощущая в груди ледяной холодок, а во рту огненную сухость, Шатров рванул гибкую удочку кверху и на себя. Свист воздуха, разрезаемого удилищем, шорох осыпающихся под ногами камней, восторженный крик Гойды, рыбачившего неподалеку: «Ура! Поздравляю с первенцем!…»

Шатров был так ошеломлен выпавшим на его долю счастьем, так нерасчетлив в пылу охоты, что потерял равновесие, когда выхватывал из воды радужную рыбку. Но, и падая, он не сводил с нее глаз. Видел, как она вспорхнула над Медвежьим потоком, как описала дугу под куполом неба, слышал, как шмякнулась о камни. Вскочил, побежал. Скользкие, в росе и мхах валуны подкатывались ему под ноги. Падал, поднимался, бежал… Боялся, что исчезнет, растает радуга. Первая радуга в его жизни!

Не исчезла. Вот она, на конце крючка, махонькая, с округлым туловищем, мокрая, холодная, живая, еще сохранившая изумительный цвет горного потока. Радужная форель! Куда золотой рыбке до этой. По спинке разбросаны крапинки, веснушки. Каждая излучает свой особый цвет, то черноватый, то голубой, то белоснежный, то бронзовый. Бока рыбешки зеленовато-желтые с перламутрово-золотистым отливом, брюшко — атласно-жемчужное, глазной ободок — кроваво-красный, брюшной плавник — ярко-желтый, а спинной — с нежной каемкой и в мельчайших крапинках. Так вот она какая!… Тяжело дышит, слабо пошевеливает плавниками и вот-вот, кажется Шатрову, заговорит человеческим голосом, как пушкинская золотая рыбка: «Отпусти меня, старче!»

Шатров осторожно снял с крючка еще прохладную, трепещущую в его руке радугу и бросил ее в поток.

— Что ты делаешь, балда? — закричал подбежавший Гойда. В его голосе было отчаяние. Лицо белее пены ручья. Василий забыл, кто перед ним.

К счастью, он вовремя пришел в себя. Смущенно улыбнулся, виновато сказал:

— Новички почти всегда вот так теряются перед радугой. И со мной такое бывало. Один старый рыбак за подобную оплошность меня хвостом форели по щекам отхлестал. Сначала по одной, потом по другой. И я терпел.

Шатров засмеялся.

— По щекам?… Хвостом?… Молодец! Что ж, Вася, хлещи, заслужил и я. — Шатров повернулся к Гойде, подставил под удар правую щеку.

— Следовало бы. Ладно, ограничимся строгим предупреждением. А вот если в следующий раз…

— Следующего раза не будет. Зарекаюсь охотиться на радугу. Пусть себе сияет.

Шатров окунул руки в поток, омыл ладони.

— Закурим, Вася?

Гойда посмотрел на часы, невесело усмехнулся.

— Всегда вот этаким — манером, табачным дымком, мужики окуривают размолвку.

— Не просто мужики, а писатели, кинорежиссеры, артисты. Во всех книгах, во всех фильмах герои дымят, «выражают душевное состояние». Что ж, покурим и мы… Не подведет тебя Мария?

— Не имею права плохо думать о ней. Дивчина аккуратная, умная, ловкая. Уверен, подготовит все как должно.

— А ты… ты уверен в том, что сам сделаешь все как должно?

— Во всяком случае, сделаю все, что в моих силах. За остальное, особенно за Кашубу, — не ручаюсь.

— Надеюсь, он тебе не помешает. Смотри в оба! Фиксируй все, не пропусти какой-нибудь приметы, которая выдавала бы в нем семейного человека.

Гойда внимательно посмотрел на Шатрова.

— Привык я, Никита Самойлович, понимать вас с полуслова, часто ваши мысли отгадываю, а вот сейчас… Что вы ищете?

— И рад бы сказать, да нечего. Самому многое неясно, кое в чем сомневаюсь, кое-что проверяю, кое-что раскапываю.

— А мне кажется, надо прежде всего докопаться до истинного Кашубы: кто таков, как, где и при каких обстоятельствах этот виноградарь воспользовался его документами и его оболочкой. Может быть, он стал трупом, может быть, живым трупом.

— Правильно! Докопаемся до истины, когда выедем на Дунай.

— Не теряем ли мы время, Никита Самойлович?

— Кто знает, где мы его теряем, где находим. Потерпи, Вася, не нервничай. — Голос Шатрова мягкий, тихий, выражение лица добродушное, без малейшего намека на тревогу и беспокойство.

— Удивляюсь я вашему спокойствию, Никита Самойлович.

— До сих пор не привык?

— Сегодня вы чересчур спокойны. Как это вам удается замораживать нервы?