Лев Гурский: Опасность

Юлий еще раз глянул на трупы «диких» и больше уже не обращал на них внимания. Сожаление скоро пропало с его лица, уступив место привычной жизнерадостной гримасе. Не умел, наверное, мой напарничек долго грустить и печалиться, не получалось у него.

После простодушного его признания в убийстве Маши мне стало мучительно трудно продолжать с ним спокойный разговор. Однако и молчать долго было бы опасно. В любую минуту он мог приблизиться и проверить, крепко ли я привязан. Вдох — выдох, вдох — выдох… Надо спросить еще что-нибудь, раз он пока расположен поговорить. Ну, например…

— А зачем вам бомба эта, Юлий? — спросил я.

Вместо ответа Партизан Маковкин залез в карман, вытащил свернутую в несколько раз какую-то цветную бумажку, развернул и издали показал мне.

— Вот она, красота, — торжественно произнес он.

Я напряг зрение и увидел, что Юлий держит в руках страницу из газеты, наподобие «Собеседника». А на ней — несколько ярких картинок, исполненных в самой реалистической манере.

Фантазия живописца была небогатой. Ядерный гриб над американским Капитолием. Ядерный гриб над Эйфелевой башней. Над Тауэром. Над Колизеем. И самая большая репродукция — грибовидное облако, взметнувшееся над Красной площадью. Подробности издали я не увидел, но все было понятно уже и так. Колизей и Тауэр были далеко, а Красная площадь — вот она!

— Американский художник, — благоговейно прошептал Юлий. — Гений. Вот кто бы меня понял. Одного он только не догадался: надо быть внутри ! Свидетелей будет миллионы, а внутри — только счастливцы. И из них мы двое, вырастившие этот цветок…

От таких слов меня пробрал озноб.

— Юлий, — попытался я образумить впавшего в транс Партизана. — Если бомба взорвется, мы ведь тоже погибнем, понимаете? И я, и вы сами…

— Прекрасная смерть, — торжественно сказал Юлий. — Не пугайтесь, это доли секунды. Превратимся в пар. А наши души, воспарив над взрывом, увидят все великолепие ядерного распада. Я прочитал в одной книжке…

Судя по дальнейшему пересказу, книжка сильно смахивала на «Откровения Иоанна Богослова». Дурдом, мрачно подумал я. Каждый лезет не в свое дело. Визажисты готовят перевороты, официанты пролезают в Сияющие Лабриолы, а милицейские капитаны толкуют Апокалипсис, намереваясь под этим соусом взорвать пол-Москвы. И только я, капитан Минбеза Макс Лаптев, занимаюсь своим прямым делом: лежу на больничной каталке, слушаю бред и пытаюсь отвязаться. Видимо, и я тоже — псих. Веселая компания, прими меня, прими.

— Юлий, — сделал я последнюю попытку воззвать к остаткам его разума. — Но что, если никакой бессмертной души у человека нет? Что тогда?

Чего-чего, а религиозного фанатизма у моего напарничка вовсе не обнаружилось.

— Может, и нет души, — легко согласился он. — Но какая разница? Красота-то останется. — Он бережно сложил свою вырезку из газеты и снова спрятал где-то на груди. — И я, маленький ничтожный человек, сделаю это…

Он вдруг очень внимательно поглядел на меня. Радостная мина на его лице показалась мне на мгновение приклеенной маской.

— Вы думаете, я псих, — полувопросительно-полуутвердительно сказал он. — Псих вроде того, что мы поймали в восемьдесят втором, да?

Я не ответил. Рука моя была почти свободна, я берег силы.

— Это неправда, — сообщил мне Юлий. — Я не псих. У того типа ничего не было, он все придумывал. А у меня — есть!

Он погладил стенку как-то особенно бережно.

— В школе меня дразнили малявкой, клопом, гномиком. Они у меня всегда все отнимали… Мои бенгальские огни! Хлопушки! Я пошел в милицию, чтобы сам все у всех отнимать… — Радостная улыбка то и дело превращалась в болезненную гримасу. — И вот, наконец, я отнял у них. Очень Большую Хлопушку! И я сам дерну за веревочку!

Он отошел от стенки и очень спокойно прикинул расстояние от полу до кнопки. Потом он осмотрелся в поисках подставки. Я тем временем судорожно старался высвободить руку. Осталось совсем немного.

— Пожалуй, я возьму вот это, — сам себе сказал Юлий и взялся за вторую каталку. Пыхтя, он приподнял ее край, и старик Лебедев сполз на пол. — Молодец, — сам себя похвалил Юлий и уже вознамерился подкатить свободную больничную каталку к стене.

И тут он укоризненно проговорил:

— Ай-яй-яй!

Я и опомниться не успел, как Юлий снова ловко прикрутил к каталке мою руку, которую мне только что удалось почти освободить. Заодно он проверил и остальные путы и удовлетворенно кивнул: — Вот теперь полный порядок. Отвязаться хотел капитан, надо же!