Георгий Комиссаров - «Союз нерушимый…»

Совершив театральный обряд, мы ведомые Леопольдом заспешили в нашу ложу. Тот захвалил с собой всё нами недопитое и несъеденное.

В нашу ложу вела отдельная дверь из коридора, которую Леопольд открыл своим ключом и запустил нас во внутрь.

Мы попали в небольшую комнату. С диванчиком, столиком с тремя стульчиками вокруг. Никаких особых изысков не было. Наш театральный друг споро поставил всё унесённое им из буфета на столик. Затем вручив нам свежие программки взамен раритетов и пожелав приятного просмотра удалился, сославшись на дела и обязанности, правда указал на телефонный аппарат и справочник внутренних номеров и добавил: «Если что, звоните».

Как только за ним закрылась дверь, из-за другой двери донеслась музыка, которая, одновременно с третьим звонком, оповестила нас о начале оперы.

Мы поторопились туда. Выйдя за дверь, мы оказались почти перед самой сценой, с лева от неё. Внизу была оркестровая яма. На сцене разворачивалось первое действо.

Из театральной программки мы узнали, что «Евгений Онегин» – лирическая камерная опера в трёх актах, семи картинах, на музыку Петра Ильича Чайковского, на либретто Константина Шиловского, по одноимённому роману в стихах А. С. Пушкина.

Я оглядел зал. Он был битком. Что не удивительно. Разгар театрального сезона, как нам пояснил Леопольд. – Людям скучно, вот и прут в театр. А летом никого. Полупустой зал. Жарко, душно, все на Море или загородом, – жаловался театральный функционер.

В «Царском Ложе» тоже были люди. – По виду иностранцы. Видно, делегация, – решил я.

На сцене декорации, типа сад летом в поместье, куча людей, крестьяне поют заунывно.

Через десять минут Василиса и я начали откровенно зевать. Я её тихонько подёргал, привлек внимание и указал на дверь, мол «выйдем». Та согласно кивнула, и мы с ней вышмыгнули из ложи.

В комнате за столиком сидел грустный мужик в старорежимном сюртуке.

– Вы кто такой?, – спросил я у него удивлённо.

Тот медленно встал во весь свой немалый рос и принял позу.

– Ну, и что?, – спросила Василиса с вызовом.

Тот стушевался и грустно молвил в рифму:

– «О времена, о нравы. Уж никто не узнает».

– Вы же не Никулин, чтобы Вас все узнавали. Небось поёте тут…, – ответил я ему и прервался, начиная понимать.

– Да, пою. Вернее, пел. Ноооо !, как пел… Не то, что эти, – ответил гордо незнакомец и небрежно махнул в сторону двери, ведущей в ложу, от которой доносились звуки действа на сцене.

– А, что Вы поёте или пели?, – задала вопрос Василиса.

– Ну, из этого, – гость махнул в сторону ложи, – это ария Гремина.

– Ну, так напойте нам, раз Вы такой талант, а то там, мы чуть не уснули, – предложила ему ехидно Василиса.

– За так-с, не пою-с, – с апломбом ответил незнакомец, ещё больше приняв позу гордеца.

– Так, а сколько?, – спросил я с интересом.

– Извольте-с красненькую-с, – ответил с надеждой в голосе певец.

– Это ж сколько в рублях?, – уточнил я.

– Известно-с сколько-с – десять целковых, – ответил тот.

– Огооо, – возмутилась Василиса, – да столько и в ресторане не берут…

Не успела она договорить, как гость вспыхнул от гнева и выпалил:

– Я не кабацкий горлодёр…

Но затем, вроде как что-то вспомнив, говорит спокойно:

– Мне бы хоть на рюмашку или вот хоть сами поднесите, – и кивает на нашу початую «Шустовского».

– Так в чём проблема. Сами бы и налили себе…, – начал я удивлённо, но был прерван его гневным взглядом и отповедью:

– Воровать-с не приучен-с ! Сударь !

И уже более смиренно:

– Ну так, что? Нальёте неприкаянному служителю Мельпомены?

– Вначале спой, – потребовала Василиса.

– А, что петь то?, – спросил он.

– Ну хоть из этого, – она кивнула в сторону дверей в ложу.

И гость с охотой затянул:

«Любви все возрасты покорны,

Её порывы благотворны.

И юноше в расцвете лет, едва увидевшему свет,

И закалённому судьбой бойцу с седою головой.»

– Стоп, стоп, – замахал я руками, останавливая певца.

– Что, не понравилось?, – с опаской, вперемешку с обидой, тот спросил.

– Понравилось, но громко очень, – поторопился я его успокоить и в подтверждение пододвинул к нему полную рюмочку коньяка.

– Что есть, то есть, – сказал он довольно, успокоившись и взяв осторожно полный до краёв маленький сосуд «амброзии», ловко его опустошил. После, занюхал её рукавом своего сюртука и крякнул от удовольствия.

– А, как тебя зовут?, – спросила Василиса.

– Так Фёдором кличут, – коротко тот ответил.