Мы встали из-за стола в одиннадцать, немного позже, чем обычно; все-таки ощущалось отсутствие прислуги, несмотря на старания Эммы, которая обычно занималась кухней, когда мы оставались без служанки. На Бернардину нечего было рассчитывать: она терпеть не может стряпню; это один из ее серьезных недостатков, которых, насколько мне известно, немного. Алехо закурил сигарету и полистал газету, с полудня лежавшую на буфете. И тогда неожиданно для самого себя, так что больше всех удивился я сам, я спросил:
— Нет ли чего-нибудь новенького об убийстве того политического деятеля?
На мгновение он замер; после едва ощутимой паузы спокойно перевернул страницу газеты.
— Какого деятеля?
И он посмотрел на меня с рассеянным невинным видом. Лицо его словно расплывалось в окутывавшем его табачном дыму, кольца которого медленно поднимались к потолку…
— Ну, разве ты не читал? С неделю тому назад его нашли мертвым в собственной квартире…
— A-а… Эту свинью… — прервал он меня безразличным тоном.
— Алехо! — с укором воскликнула его мать, не переносившая слишком грубых выражений. — Сколько раз повторять тебе, что подобные обороты речи мне неприятны!
— Нечаянно вырвалось, — ответил он улыбаясь и снова посмотрел на меня. — Я ничего про это не углядел. Его не найдут. — Он сделал паузу. — Я имею в виду убийцу.
— Почему?
Он пожал плечами, перевернул еще одну страницу и сунул в рот сигарету.
— А мне кажется, что рано или поздно обнаруживается все, — заметила Бернардина.
— Это только кажется. На самом деле каждый год несколько преступлений остаются нераскрытыми. И не только у нас, но повсюду.
— Не знаю… — сказал я, колеблясь и все более волнуясь: момент был самый удобный для того, чтобы Алехо сообщил нам, что у него есть фотография трупа, и рассказал, как он ее заполучил. — Думаю, что этим случаем заинтересуются особо.
— Может быть, — снова пожал он плечами с безразличным видом, после чего, не дочитав, сложил газету, обошел стол и направился в свою спальню.
— Ты уходишь? — спросила жена.
Он на мгновение задержался.
— Ненадолго. Вернусь до часу.
— Мне не нравится, — сказал я, вытягивая руки вперед и внимательно разглядывая ноготь, который, как я только что обнаружил, сломался. — Мне не нравится, что ты уходишь так часто. Сегодня вечером ты уже побывал в кино…
— Я же не сказал, что снова иду в кино, — остановился он у самой двери. — У нас собрание.
— Собрание? — переспросил я, поднимая на него глаза.
— Да, собираются ребята нашего факультета. Нас не устраивает положение вещей и…
— Мне будет очень жалко, если ты попадешь в какую-нибудь историю, — прервал его я. — Думай, как хочешь, но держи свое мнение при себе.
Он посмотрел на меня очень пристально и вдруг захохотал, и в хохоте его был какой-то презрительный оттенок, всегда немного обижавший меня.
— Что толку думать молча?
— Есть толк… — начал я, не зная еще сам, что сейчас скажу. Я чувствовал глубокую досаду и с раздражением отметил про себя, что это случалось всякий раз, как мы начинали более или менее серьезный разговор
— В чем он? — упорствовал Алехо.
— Но, черт побери! — Я нетерпеливо вскочил со стула. — Тебе всего-навсего девятнадцать лет. Неужели твое мнение кажется тебе таким важным, что ты не можешь молчать?
Он провел нижней губой по кончикам верхних зубов и сдвинул ноги, стукнув ботинком о ботинок.
— Ты думаешь, я ничто. Потому что мне девятнадцать лет…
— Отец этого не сказал, — запротестовала Бернардина.
Он продолжал, словно не слышал ее слов:
— …примерно столько же, сколько было тебе, когда ты воевал. Ты сам много раз говорил об этом, вспомни!
— Что ты этим хочешь сказать?
— Ты должен был бы считать, что если в этом возрасте человек достаточно созрел, чтобы подвергаться смертельной опасности, значит, он также имеет право на собственное мнение.
— Никто у тебя этого права не отнимает.
Он расставил ноги, засунул руки в карманы:
— Иногда мне кажется, что отнимают.
— Лишь потому, что мы не хотим, чтобы с тобой что-нибудь случилось, Алехо. Вспомни о тех твоих товарищах, которых арестовали…
Он открыл и снова закрыл рот, и от подобия улыбки лицо его скривилось, это была нервная улыбка.
— Мама, я сказал только, что иду на собрание… Приду не поздно, — добавил он, затем повернулся и исчез в коридоре.
Мы с Бернардиной ничего друг другу не сказали, молчание наше было немного пристыженным, неловким, его нарушал лишь приглушенный шум, доносившийся с кухни, — Эмма мыла тарелки. Неизвестно для чего я встал и включил радиоприемник. Пока лампы прогревались, жена сказала мне:
Читать дальше