Пьер Дэкс - Убийца нужен…

Чтобы ничего не видеть, Даниель опустил голову на руки. Ему хотелось ударить Лиз. Она проходила в танце мимо столика и улыбалась. Даже интересно, как быстро вздорная девчонка становится законченной шлюхой. Хорошо бы поиздеваться над ней, но он был не в силах. Унижения этого вечера последовали сразу после мечтаний о реванше. Они прибавились к прежним унижениям, но видит бог, их у него было и так достаточно.

Даниель думал, что эти унижения похоронены и забыты, а они вылезают поодиночке и осаждают его… Несчастный дурак, он вообразил, что когда-нибудь все это пошатнется. Оно действительно пошатнулось, но совсем в другую сторону. Он и такие, как он, всегда были загонщиками. Они находили дичь, приканчивали ее, сдирали шкуру — и тогда появлялись хозяева и отпихивали их в сторону одним движением плеча… Но, черт возьми, сегодня, в этот вечер поражения, он, бесспорно, с теми, на чьей стороне выгода! Да, это так, но, к сожалению, люди мало испытали на себе эту войну. И почему это он, Даниель Лавердон, неизменно оказывается в одном лагере с презренным гнильем? Значит, гнилье лучше, чем сволочь, чем эта левая падаль… С гнильем еще можно жить, надо только не подчиняться ему, а командовать, заставлять его ходить по струнке. Дурацкая штука — жизнь! Все перепуталось, все дороги переплелись, разобраться невозможно. Ладно, в следующий раз мы будем умнее, мы уничтожим все на своем пути. Человеческая поросль отрастает не так уж скоро. По крайней мере наступит спокойствие. Само собой, понадобятся трудовые и каторжные лагери. Да, но пока что получается полная ерунда. Вот Дора. Она опять на панели, а все потому, что Бебе толкнул ее туда. Мирейль покорна и глупа, как овца, она способна на все, только бы услышать от него хоть одно ласковое слово. Она еще послушнее Доры. А вот Лиз, наглая Лиз, оскорбляющая его, точно он виноват, что эти женщины такие… Он надоел им всем, как вон те обезьяны, что кривляются перед оркестром…

Интересно, сколько в этом кабаке евреев? Сколько крупных и мелких подлецов? Стоит ли думать об этом! А все-таки он соскучился по хорошей газетке, которая называет вещи своими именами и свиней называет свиньями. В свое время такое удовольствие вы могли получать каждое утро… Даниель вспомнил листки серой бумаги, которые кричали о жидомасонах, жидоплутократах, жидомарксистах… Хорошее было время. Конечно, Ривароль [9] Фашиствующий французский журналист времен гитлеровской оккупации. был лишь слабой заменой, эрзацем, как говорили в те времена. Но зато тогда не было никаких проблем, не над чем было ломать себе голову. Жизнь шла по прямой линии, легко и гладко, без изгибов. Было ясно, кого следует убивать…

Взгляд Даниеля остановился на лестнице, которая вела в погребок. По бокам железные решетки с любопытными узорами. Они напоминали решетки в тюремных залах свиданий, но кое-где, точно языки пламени, торчали зубцы. Решетки, как наваждение, преследовали его повсюду. За ними спокойно живется. Он был старостой участка, и мирно бежали однообразные дни. Маленький Деде, взломщик Боб… Она утомительна, эта свобода. Да разве он на свободе? Это только так говорится. Свобода была раньше, когда они сметали препятствия, когда очищали землю от вредоносных рас. Довольно басен! Свободы нет, каждый наслаждается жизнью, как может и где может…

Он опять посмотрел на решетки. Кривые, изогнутые, стояли они у входа, и лишь теперь Даниель понял их символический смысл. Эти люди пришли сюда, чтобы спрятаться за решетками. Всем им сверху, с улиц, угрожало нападение черни. Она бушевала там, словно прибой, она хотела отравить веселье. Он мог кричать о своей тревоге, но его не послушают, ему не поверят. Скажут, что всему причиной его прошлое. А угроза приближалась, она читалась на этих помятых лицах, и дело было не в глупостях жалкого голодранца Франсиса и не в том, что Даниель слишком много пил… Нет, не потому Даниель думал о торжестве красных. И ни при чем здесь это странное молчание, в котором все вокруг кружится, точно в танце… И тупой взгляд Доры, погруженной в какие-то воспоминания, и медленное, блаженное пищеварение Мирейль, этой дуры, которая хочет вернуть его своей томностью и вздохами…

Даниель заметил, что на Лиз нет его подарков. Ни часов, ни золотой цепочки. Напрасно, золото очень пошло бы к ее черному платью. Значит, она стыдится его подарков, эта стерва? Он поймал взгляд Доры и удивился: почему он решил, что у нее голубые глаза? Волосы Доры свалялись, настоящая мегера, потасканная и ощипанная. Ее вид раздражал его, мешал думать. И что за глупость — красить ресницы сине-зеленой краской? Нарисованные брови по-мефистофельски приподняты к вискам… Сейчас ее глаза полузакрыты и усталое, накрашенное лицо кажется маской изнемогающего клоуна. А ведь у Доры были голубые глаза… Он вспоминал… Магазин на Елисейских полях, Дора примеряла костюмы… Тут он не мог пожаловаться, Дора носила его подарок, она не расставалась со своим серо-голубым костюмом. Он вспомнил и того еврейчика, секретаря какой-то редакции.