Владимир Гриньков - Король и Злой Горбун

– В смысле? – не понял Федько.

– Они здесь, в соседнем кабинете, – пояснил следователь. – Шесть человек. Все без исключения, между прочим, рецидивисты.

Михаил Михайлович поежился.

– Да вы не бойтесь! – успокоил его следователь. – Они ж под присмотром все, никто и не дернется.

Заглянул собеседнику в глаза и произнес почти просительно:

– На вас надежда, Михал Михалыч! Только объединившись, всем миром, с этой нечистью справимся.

– Да я что ж, – неуверенно сказал Федько. – Я всегда! Только не видел я ничего.

– Вы только взгляните на них. Может, какую из этих рож вспомните. Если вы его опознаете – пять лет тюрьмы ему обеспечено.

Я бы, наверное, не согласился. Страшно быть судьей других. Ты указываешь на кого-то пальцем, и человека надолго упрятывают в тюрьму. Бр-р-р! Но Михаил Михайлович, против моего ожидания, не стал сомневаться.

– А что ж, – сказал он и честным и ясным взором посмотрел следователю в глаза. – Давайте попробуем. Вдруг и вправду кого-то признаю.

– Идемте! – обрадованно предложил следователь. – Это здесь, рядом! Курточку-то снимите.

Федько пришел в синей, с накладными черными карманами куртке. Следователь помог своему гостю раздеться и проводил его в соседний кабинет. У двери кабинета стоял милицейский сержант с автоматом.

– Готово? – строго спросил сержанта следователь.

– Так точно!

Следователь распахнул перед Федько дверь. И все, кто находился в этот момент в кабинете, одновременно повернули головы. Под присмотром двоих автоматчиков вдоль стеночки, на стульях, сидели шесть здоровенных, под два метра ростом каждый, громил. Это были люди-шкафы, квадратные в плечах, огромные и неуклюжие. Такие запросто могли, конечно, проломить стену в два кирпича. Даже при отсутствии кувалды. Михайлович проявил некоторую нерешительность.

– Входите, – приободрил его следователь.

Они переступили через порог, и дверь за их спинами закрылась. Федько с настороженным видом разглядывал громил. Их физиономии ему явно не нравились.

– Кто из них? – уточнил следователь и повел своего спутника вдоль ряда подозреваемых.

Прошли всех шестерых Следователь вопросительно посмотрел на Федько. Михаил Михайлович покусывал губы и хмурился.

– Еще, – попросил он. – Хочу посмотреть.

– Пожалуйста.

А рожи все были бандитские. Небритые, у двоих из этой шестерки еще и шрамы. У одного пластырь на лице. А взгляды! Ну видно же – рецидивисты! Встречая таких на улице, Михаил Михайлович старательно обходил их стороной. Боялся и ненавидел. И вот они перед ним. Злятся, а сделать ничего не могут. Есть все же на них управа, есть! Федько приободрился и вновь, на этот раз уже увереннее, прошелся мимо бандюг. Остановился возле одного с мрачным лицом и долго всматривался. Оператор рядом со мной беззвучно хихикнул и прошептал:

– Сейчас еще и признает кого-либо! Вот будет потеха!

И едва он это сказал, Федько вскинул руку и указал на того, мрачного:

– Он!

У меня даже лицо вытянулось.

– Во гад! – потрясенно пробормотал оператор.

Заметно растерявшийся Баранов поворочал шеей так, будто ему стал маловат воротник рубашки.

– Вы… уверены? – с запинкой осведомился он.

Мы не предполагали, что наш герой кого-нибудь признает. Просто поучаствует в опознании, потом появятся новые действующие лица – и съемка продолжится, действие покатится дальше.

– Лицо его мне знакомо, – пояснил Михаил Михайлович.

Я постепенно возвращался к жизни после пережитого потрясения и уже что-то начинал понимать. Я многое знал о жизни этого человека и о его характере. Трудяга, но из тех, кого называют «правдолюбцами». Такие когда-то с готовностью шли в революцию. Закон – ничто, главное – революционная целесообразность. У них свое представление о справедливости, и во имя этой самой справедливости они готовы проломить башку кому угодно. Они сами решают, что такое «хорошо» и что такое «плохо», и сами решают, какими методами с этим «плохо» бороться. Они, в общем-то, не хотят ничего худого, напротив, их мечта – всеобщее счастье для всех, но по неведомым злым законам жизни всегда получается не так, как намечалось, а это ужасно, с этим невозможно смириться – и значит, снова борьба до победного конца. Он, Федько, ненавидел их всех, вот эту нечисть, на которую не было управы, он боялся их и ненавидел, не мог спокойно смотреть на их сытые рожи, на пальцы, усеянные перстнями, на дорогие пиджаки и еще более дорогие иномарки. Он-то знал, как с этой нечистью можно справиться, и недоумевал и негодовал, наблюдая за преступной бездеятельностью власти. У подъезда, с соседями, уже давно все было переговорено и выход найден: как во время войны – стрелять. И все, что прежде было всего лишь словами, вдруг воплотилось вот в это – в предоставленную кем-то свыше возможность карать. Конечно, никогда прежде Федько не видел указанного им человека. Но он знал его. Этот образ уже сформировался в его мозгу. Образ врага. Молод, коротко стрижен, бычья шея, взгляд исподлобья. Мальчик-рэкетирчик. Такими себе Михаил Михайлович бандитов и представлял. И когда встал вопрос – кто? – он, хотя и не без колебаний, четко указал на того, кто мог бы, кто был способен на такое. Указал на врага, повергнув всех присутствующих в шок.