Владимир Гриньков - Король и Злой Горбун

– Вот это твой «обувщик» на фоне своего дома, – сообщил рэкетир. – Замок во Франции. Неплохо?

А замок действительно был неплох. Роскошное убранство. Газоны вычурно подстрижены. Ашот Гаспарян на фоне этого великолепия смотрелся прекрасно.

– А это он на своей яхте.

Это и не яхта вообще-то. Это настоящий круизный лайнер. Здесь Ашот в одних плавках и, несмотря на свой очень даже преклонный возраст, обнимает двух полногрудых девиц. Девчонки прямо из «Плейбоя». Даже не верилось, что подобное счастье доступно невзрачному на вид Ашоту.

– Его «Роллс-Ройс».

Отличная машина.

– Его личный самолет.

Черт побери, какая красота!

– Это он в Монте-Карло.

На фото – Ашот за игорным столом, внимательно следит за игрой и курит сигару. Дым ест ему глаза, он щурится.

– Вот отмечают его день рождения. Лужайка, пальмы, на заднем плане – белоснежный дворец.

– Это на Гавайях, – пояснил бандит.

Много-много гостей. Мужчины в смокингах, дамы в вечерних туалетах. В центре – довольный жизнью Гаспарян. А рядом с ним… Бобриков недоверчиво прищурился вглядываясь.

– Да, – флегматично подтвердил бандит. – Ты не ошибся. Это американский президент.

На Бобрикова было больно смотреть. Пережитые душевные страдания не красят никого.

– Да ты и не знал ничего, похоже, – будто бы только что обнаружил рэкетир.

– Не знал, – прошептал потрясенный Бобриков.

– Это же Ашот! – сказал бандит, причем имя «Ашот» он произнес со смесью восторга и ненависти одновременно. – Он пол Москвы под собой держит! Вся армянская мафия под ним! Казино, гостиницы, проститутки на Тверской – это же все его хозяйство!

Бобриков хлопал ресницами, пытаясь постичь смысл сказанного.

– А эта халупа, – бандит повел рукой вокруг, – всего лишь для прикрытия.

Бобриков знал Ашота давно. Лично не был знаком, но видел старика тысячи раз. Эта покосившаяся от времени будка мастерской стояла здесь всегда, сколько Бобриков себя помнил. Ашот представлялся ему бессловесным и безобидным мудрым стариком, какими только старики и бывают. Человек, тихо доживающий свой век. Никому не нужный. Одинокий. Бедный, как церковная мышь. Человек, до которого никому никогда нет дела и о ком вспоминают, лишь обнаружив необходимость отнести в починку обувь. И вдруг – дворцы, яхты, красавицы из «Плейбоя».

А один из бандитов тем временем будто случайно сдвинул в сторону табурет, под которым обнаружился картонный ящик. Ящик был без крышки, и потому сваленные в него в беспорядке пистолеты, общим количеством десятка в полтора, Бобриков увидел сразу же. Он даже не успел испугаться, потому что бандит сказал совершенно будничным голосом:

– Это Ашот о безопасности своей печется.

Находка подвигла рэкетиров на новые поиски, и они стали бесцеремонно сбрасывать с полок старую обувь. Бобриков им не препятствовал и даже не пытался протестовать – и очень скоро получил возможность освежить свои впечатления. За рваной обувью обнаружились пачки денег: заклеенные бумагой или перевязанные бечевкой, они беспорядочно заполняли все полки, а сданная в ремонт обувь служила им лишь прикрытием, и трудно было сказать, какие суммы кроются в этих горах, состоящих из дензнаков.

– А ты говоришь – обувщик, – наставительно сказал рэкетир.

Распахнув дверь, крикнул своим товарищам:

– Несите сумки!

В присутствии бессловесного и крайне опечаленного Бобрикова бандиты собрали щедрый рэкетирский урожай и отбыли, прихватив и ящик с пистолетами. Бобриков следил за отбытием иномарок с потерянным видом и несколько пришел в себя, лишь обнаружив, что остался один.

В мастерской был совершенный разгром. Спохватившись, Бобриков принялся наводить порядок и за пятнадцать минут привел мастерскую в почти первоначальный вид. Почти – потому что теперь здесь не было ни денег, ни оружия. И Бобриков понял, что и ему здесь делать нечего. Желание убежать прочитывалось на его лице, но побег не удался. Скрипнула дверь. Вошел Гаспарян. При его появлении с бедным Бобриковым что-то случилось. Он не мог устоять на ногах и опустился на табурет. Гаспарян, казалось, ничего не заметил. Бобриков смотрел на него такими глазами, какими смотрят на человека, про которого внезапно стало известно, что он злодейски умертвил сто пятьдесят человек, среди которых были женщины и дети.

– Никто нэ приходил? – спросил старый Ашот.

Он все так же сутулился, но теперь Бобрикову казалось, что сутулость эта – не от прожитых лет, а от груза преступлений, совершенных крестным отцом армянской мафии.