Валентина Мальцева: КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 1

— Доброе… — Андропов взглянул на кварцевые часы, вмонтированные в торцевую стену его огромного кабинета на Лубянке — 8.38.

— Вы могли бы к девяти быть у Леонида Ильича?

— Буду.

— До свидания, Юрий Владимирович.

— Всего доброго.

Положив трубку кремлевской «вертушки» — единственного из трех десятков аппаратов, стоявшего отдельно, непосредственно под левой рукой, Андропов на секунду задумался. Не было сказано ничего, кроме времени аудиенции. Следовательно, Брежнев решил встретиться с ним внезапно, возможно, даже несколько минут назад. В противном случае Андропова предупредили бы об этом накануне или, в крайнем случае, с самого утра — Александров, державший в своей гордо посаженной седой голове график работы и привычки всех без исключения членов и кандидатов в члены Политбюро, естественно, знал, что Юрий Владимирович Андропов никогда не входил в свой служебный кабинет на площади Дзержинского позднее восьми утра. Да и потом, Александров, опытный кремлевский диспетчер и знаток сановного протокола при Генеральном секретаре ЦК КПСС, никогда бы не поставил такую значительную фигуру, как председатель Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР, в унизительное положение, при котором члена Политбюро уведомляют о встрече с Генеральным секретарем партии всего за двадцать минут.

Будь у Юрия Андропова другой характер и не столь принципиальные взгляды на жизнь, он, подобно многим аппаратчикам самого высокого ранга, легко заполучил бы рычаг воздействия на такую, вроде бы, «автономную» фигуру, как личный помощник генерального секретаря ЦК КПСС. Андропову было доподлинно известно, что Александров вовсе не святой и охотно делится «бытовой» информацией о настроении, колебаниях и кое-каких планах своего могущественного патрона, связанных с кадровыми перемещениями, с некоторыми членами Политбюро. Не безвозмездно, естественно, хотя Александров абсолютно ни в чем не нуждался, а в обмен на милые сердцу любого советского человека, даже такого обеспеченного, как помощник генсека, пикантные безделушки вроде бриллиантового кольца в день рождения супруги или как нельзя кстати приуроченные к Новому году пару-тройку ящиков коллекционного коньяка с полным набором фруктов из экзотических южных республик. Однако председатель КГБ СССР никогда не позволял себе опускаться до подобного уровня получения информации. И вовсе не потому, что был снобом или идеалистом. Двенадцать лет, проведенные в самой гуще коварных планов, секретов, бесчисленных интриг и государственных тайн, многие из которых давали Андропову поистине безграничную власть над огромным и казавшимся абсолютно защищенным миром, научили его с должным уважением относится к любому способу получения секретной информации, каким бы циничным, безнравственным или откровенно грязным он ни был. Однако в случае с Александровым и несколькими его коллегами Юрий Андропов знал то, что было недоступно многим членам Политбюро: в общем-то невинные, но, как правило, содержащие в себе некое информационное зерно, фразы, «утекавшие» из легендарного кабинета на Старой площади по якобы болтливости помощника Генерального секретаря, на самом деле строго дозировались и направлялась по конкретным адресам самим Леонидом Брежневым, тщательно проверявшим, как действует эта с виду малозначительная, а подчас откровенно чепуховая информация на его ближайшее окружение и к чему она в итоге приводит.

Юрий Андропов всегда подозревал, что этот не очень хитрый, но весьма эффективный тактический прием Брежнев позаимствовал из арсенала Иосифа Сталина, мрачного гения внутриполитических интриг и всевозможных политических ловушек, частенько использовавшего своего личного помощника Александра Поскребышева в подобного рода «утечках» закрытой, строго секретной информации…

Надо сказать, что в тесном кругу членов Политбюро сама тема отношения к Сталину по традиции являлась вопросом тонким и чрезвычайно щепетильным. Все высшие партийные функционеры из ближайшего брежневского окружения, которые зачастую компенсировали серьезные пробелы в образовании и общечеловеческой культуре скорпионьей интуицией и непостижимой для нормального человека способностью угождать и приспосабливаться, прекрасно понимали, что по своим взглядам, складу ума и жизненному опыту Брежнев просто не мог не боготворить как характер, так и стиль политического руководства Сталина — в конце концов, он был типичным представителем того самого военного поколения, для которого фанатичная любовь вождю и слепое повиновение его железной воле являлись своего рода индульгенцией, прощавшей ее обладателю и подлость, и предательство, и даже садизм. О прямом хрущевском «наследии» — недолгом периоде эмбриональной советской демократии — Леонид Ильич Брежнев размышлял исключительно редко, как правило, скороговоркой, опустив глаза… В эти редкие моменты Генеральный секретарь очень напоминал человека, стесняющегося признаться в том, что вынужден регулярно принимать на ночь слабительное. Даже в застолье, окруженный единомышленниками, неизменно смотревшими ему в рот и изначально готовыми принять любую фразу Генерального секретаря ЦК КПСС за некий перл марксистско-ленинской философии и партийной прозорливости, Леонид Брежнев практически не допускал разговоров о Сталине — ни хороших, ни тем более критических. А если, очень редко, эта тема все-таки возникала, то суровое, с неизменно насупленными бровями и по-азиатски выдающимися скулами лицо Брежнева моментально принимало так не свойственное этому сложному, многоплановому человеку мечтательно-ностальгическое выражение.