И прежде чем он сел за круглый стол в плохо освещенном кабинете Напералы и взял сигарету, которую ему предложил майор, он понял, что сейчас не он, Завиша, разыгрывает эту партию и что к концу игры, — а ведь когда-то этот конец он представлял себе совершенно иначе, — у него почти нет козырей, ибо все, что он еще может бросить на полированную, красного дерева, поверхность стола, обернется против него.
Владек смотрел на старого приятеля внимательно и даже сердечно, казалось, что он переполнен чувством искренней дружбы, что в нем живет память о давних общих делах, о боевых подвигах и о твердом мужском братстве.
— Ты плохо выглядишь!
— Возможно, — пробормотал Завиша.
Не он вел сегодняшний разговор, это стало ясно с первого слова, с той минуты, когда они пожали друг другу руки в секретариате Напералы, а майор произнес, как обычно: «Прости, что тебе пришлось подождать, ведь ты знаешь, какая у нас работа!» Теперь он мог морочить Завише голову старыми воспоминаниями, произвольно меняя темы, растягивая разговор, для того чтобы подойти к главному вопросу в тот момент, когда ему это будет выгодно. Ротмистр с самого начала вынужден был обороняться на позициях, на которых — и он это знал — ему долго не продержаться, поэтому он заслонялся, как старым щитом, своим ленивым безразличием и осторожным молчанием.
— Что у тебя слышно? — спросил Наперала. — Я думал, что ты вот-вот объявишься. Очень было бы кстати. Забываешь о старых друзьях. Рюмочку выпьешь?
— Да.
— У меня «Старовин». Давай за твое здоровье. Все еще занимаешься объявленьицами?
— Сам знаешь…
— Знаю, знаю. Не очень-то ты разговорчив. И напрасно дуешься. Наперала все помнит.
Они посмотрели друг на друга. Завиша тащил его тогда по траве, потом нес через речку, с трудом вытаскивая ноги из грязи. А когда наконец положил его под куст, увидел лицо Напералы — неподвижное, серое, похожее на гипсовую маску.
— Я быстро забываю, — буркнул ротмистр.
— Это невозможно забыть, браток, — заверил его Наперала. — Честно говоря, я сам хотел зайти к тебе, — продолжал он, — чтобы по-дружески, вечерком… Но сам знаешь, как у меня. Ну и к тому же нам надо несколько вопросов согласовать, — обрадовался он тому, что нашел подходящее слово. — Да, согласовать. Мне кажется, что ты не относишься к нашей встрече слишком уж… официально. Разве может такое быть: я и ты — официально? — удивился майор.
— Налей еще, — сказал Завиша.
Наперала наполнил рюмки. Он смотрел, как ротмистр пьет, ловко вливая водку в рот.
— А может, ты хочешь мне что-нибудь сказать? — спросил майор.
Завиша счел его вопрос риторическим, и, пожалуй, это было очко в его пользу. Теперь он не собирался менять тактику; любая попытка атаковать должна была кончиться неудачей. Завиша ясно понял, что уже ничего не хочет от Напералы, ему не хочется с ним играть. Вначале, когда он занимался делом об убийстве Юрыся по поручению, как ему казалось, Вацлава Яна или для Вацлава Яна, он мог, а может быть, даже обязан был поговорить с Напералой, потому что тогда они разыгрывали партию на одной шахматной доске. Тогда бы он попытался найти в его позиции слабые места, напасть на Владека и дать ему бой на равных. И даже собирался победить. Теперь уже ничего добиться было нельзя, даже ничьей, потому что дело велось не против Напералы и не в поддержку не очень-то ясных планов полковника Яна, а в более широком и важном смысле оно непосредственно касалось лично его, Завиши-Поддембского. Он остался на поле боя один, ибо не хотел и не мог думать о возможных союзниках. С ним не было даже Фидзинского. Молодой человек сухо проинформировал его о беседе с Круделем и о дальнейшей судьбе приятеля Эдварда Зденека. И вообще они встретились случайно на углу Крулевской улицы; Фидзинский провожал красивую девушку, он попрощался с ней у дома, а потом назвал Завише фамилию: Виснич. Они как раз собирались вместе ехать в Закопане, Эдвард получил отпуск. При этом он смотрел на ротмистра с беспокойством, будто опасаясь, что Завиша может им как-то помешать.
— Я вам нужен? Так мало можно сделать в этом деле…
То есть, видимо, можно и нужно, но он, Фидзинский, не представляет себе, каким образом его участие… Ведь в конце концов он только начинает жизнь и мало что понимает… В нем не было ни на грош энтузиазма, которым отличался его отец. Только безразличие. Завиша хотел сказать ему, что он о нем думает, но не стал связываться, а просто подал руку и ушел. Естественно, при этом он подумал, что от молодого Фидзинского мало было бы проку во взводе. (И конечно, ошибался.)
Читать дальше