Майкл Доббс - Зайти с короля

На заднем сиденье Рочестер что-то шепнул на ухо своему фотографу, и тот сделал еще серию снимков Майкрофта посреди группы журналистов, похожего на трагика перед публикой, играющего обреченного на смерть героя. В этот уик-энд, подумал Майкрофт. Вот и все оставшееся у него время. Жаль, что лавры на всей истории заработает такое дерьмо, как этот Рочестер, а не те журналисты, с которыми он сотрудничал долгие годы и которых стал уважать. Аппарат все щелкал, и Майнрофт чувствовал, что спокойствие покидает его, уступая место острой неприязни к Рочестеру с его искривленным ртом и неприятным выговором. Он начал дрожать и изо всех сил попытался взять себя в руки. Не теряй контроль над собой, кричал он себе, иначе рочестеры возьмут верх и разорвут тебя на куски. Будь же, черт тебя побери, профессионалом, поверни все по-своему!

Их автобус теперь со стоянки направлялся к толчее у входа в здание аэропорта. В своем видоискателе фотограф Рочестера увидел, как Майнрофт тронул за плечо водителя и что-то сказал ему, после чего автобус свернул в сторону, к тихому уголку автостоянки вдали от входа в аэровокзал. Когда автобус остановился, Майнрофт выдавил из себя натужную улыбку и обратился к окружающим его журналистам. Он был в самой их середине.

— Прежде чем вы закончите эту поездку, хочу рассказать вам кое-что, чего вы еще не знаете. Это может удивить вас. Это может удивить даже короля…

Урхарт сидел на передней, правительственной, скамье, только частично прикрытый барьером, обозревая простирающуюся перед ним армию машущих рук и орущих глоток. Джордж Вашингтон? Он чувствовал себя скорее генералом Кастером. Сдержанность оппозиции, продемонстрированная ею у входной двери дома Манкиллина, словно испарилась, когда псы задних снамеек учуяли запах крови. Его работа требует крепких нервов, чтобы выстоять под градом камней, стрел и самых злобных насмешек, какие только может выдумать парламентский противник. Она предполагает безграничную веру в себя, исключает даже каплю сомнения и неуверенности, которыми может воспользоваться враг, требует полной, абсолютной, бескомпромиссной веры в свое дело. Перед ним была беснующаяся чернь, чуждая не только высоким принципам, но и простому здравому смыслу: он не удивился бы, если в своем новообретенном роялистском азарте они запели бы „Боже, храни нороля", государственный гимн, именно сейчас и именно в том единственном месте, куда королю вход запрещен. Взгляд Урхарта остановился на „зверюге", и он мрачно улыбнулся. В нонце концов, „зверюга" — верный своим убеждениям человек. Когда остальные вокруг него надрывают глотки, размахивают руками и загоняют себя на вершину фальшивых страстей, „зверюга" сидит с прямо таки растерянным видом. Для него причина важнее результата, и он не отбросит ее при первой возможности унизить противника. Несчастный идиот.

Что за жалкие, ничтожные образчики человеческой породы. Они называют себя политиками, лидерами, но ни один из них не понимает смысла власти. Он покажет им. И своей матери. Докажет ей, что он лучше Алистера, всегда был лучше и всегда будет лучше их всех. Без всяних сомнений.

Когда давали слово первому из заднескамеечников, Урхарт знал, наким будет его ответ вне зависимости от вопроса. Его легко предсказать — вопрос будет о короле. Мадам спикер станет возражать, но он все равно ответит на него. Он сделает упор на принципе невмешательства монарха в политину. Осудит их плохо замаскированные попытки вовлечь его в партизанскую войну. Наменнет, что назвать проблему может любой идиот, но только ответственный человек ищет решения. Он поощрит их беснование, даже если оно превратит сегодняшний день в день унижения премьер-министра. Он даст им возможность накрепко связать себя с королем, чтобы эти узы стали нерушимыми. Тогда, и только тогда, придет время столкнуть Его Величество с вершины горы.

— Пронлятье! Проклятье! Проклятье!!! — Стэмпер дал волю своей ярости, на время заглушив телевизионный комментарий.

Сегодня Салли и Урхарт были не одни. В одном из огромных кожаных кресел кабинета премьера Стэмпер возбужденно пожирал репортаж и свои ногти. Впервые со времени их знакомства она делила его общество с кем-то еще. Возможно, Урхарт хотел, чтобы об их отношениях узнали другие, возможно, она стала символом его статуса, еще одним подтверждением его мужских достоинств и выражением его внутреннего мира. А возможно, что ему просто нужна была аудитория, нужны свидетели его триумфа. Если это, то последние телевизионные кадры скорее роняли его в их глазах.