Владимир Свержин - Марш обреченных

Мраморные львы на парапете возле парадной лестницы – старые конспираторы. Они бесповоротно отвратили свои взоры от входящих и щурятся себе на солнцепеке, как ни в чем не бывало. В случае чего, они никого не знают. Разумная предосторожность.

Теперь по лестнице вверх. Направо. Еще раз направо. Вот она, вот она заветная дверь! Кабинет шеф-повара нашей адской кухни – полковника Виктора Федоровича Талалая. Все наши уже в сборе. Настроение мрачное, но вполне боевое. Странное чувство. Вроде бы и нечего в атаку-то рваться, а все равно не покидает ожидание или, может быть, предчувствие близкой схватки. Посмотрим, посмотрим. Как любит выражаться наш любимый шеф: «Информация и интуиция – две руки одного разведчика».

Тук-тук-тук! Сезам, отворись! Это уж не извольте сомневаться. Вот он – отец-настоятель нашего тихого аббатства – полковник Талалай Виктор Федорович по прозвищу «Африканец». Это за Мозамбик, Анголу и Египет. А так, с ходу даже и не вспомнишь той точки земного шара, в которой не побывал указующий перст самой первой в мире страны рабочих и крестьян, в лице её передового отряда, то есть нас, сотрудников спецслужб, и где бы не ступала нога этого человека.

– Ну что, мушкетеры, все в сборе, – лицо шефа обрело мемориальную суровость. Его портрет вообще заставляет задуматься о правильности своих намерений, каковы бы они не были, а сегодня он по-особому суров. Он смотрит на нас как Родина-Мать с небезызвестного плаката, и мы уже согласны отозваться на его молчаливый призыв. Мы – это «мушкетеры». Так нашу оперативную группу негласно окрестили в стенах центра. Видит бог, без нашего участия. Валеру Пластуна, понятное дело, сразу определили в Портосы, Слава Бирюков, наш аналитик, зампотех и многое другое – стал Арамисом. Он действительно на него смахивает. Элегантный молодой человек с томными глазами и щегольскими усиками; поэт и драматург – в свободное от работы время. Знал бы кто из господ артистов, среди которых он уже давно стал своим человеком, как и над какими трагедиями работает этот подающий надежды почитатель Шекспира!

В д’Артаньяны наши острословы произвели третьего номера нашей группы – капитана Насурутдинова. Такой себе получился гасконец степного разлива. Ну уж по наглости, которая, как известно второе счастье, баш на баш, кто бы кого переспорил. Да что говорить! Висит у Тагира Асланбековича над диваном у изголовья дивной работы клыч [1]. Не новодел какой-нибудь. Настоящий хорсан [2]. И вьется по клинку золотая надпись: «Термезскому Барсу от Панджшерского Льва» [3]. Дорогой подарок. Нет выше ордена, чем почтение врага.

Я соответственно – Атос. Отчасти из-за того, что нужен был в команде Атос, раз уж остальные налицо. Отчасти из-за дворянского моего происхождения. С этими не пролетарскими моими корнями промашечка как-то чуть было не вышла.

Когда Николай Михайлович Рыбаков, тогда ещё полковник КГБ, вчерашний нелегал и один из первых персон в ПГУ [4]прибыл в небольшой городок под Ленинградом и вызвал в кабинет начальника штаба батальона на собеседование молодого лейтенанта Лукина, молодой лейтенант Лукин, естественно удивился. Как ни крути, а все-таки конкуренты. Спецназ – это епархия Главного Разведывательного Управления Генштаба, и КГБ тут ни при чем. Однако, судя по тому, как тянулся перед ним наш начштаб, полномочия этого человека далеко выходили за рамки его конторы.

Как бы то ни было, на четко поставленные вопросы я давал не менее четкие ответы. Пока дело не дошло до этого самого социального положения. На его вопрос я заученно брякнул: «Из военнослужащих». Он хитро посмотрел на меня, покачал головой и говорит: «Вам, Александр Васильевич, происхождением своим гордиться надо, а вы его прячете. Отца вашего небось, в честь того самого капитана Лукина назвали, что в прошлом веке англичан застращал?» Что ж, было дело, застращал. Отучил местных боксеров лезть в драку с российскими моряками.

Но только и я не солгал. Мы, Лукины, сколь род свой ведем, – военнослужащие. И деды, и прадеды, и деды прапрадедов. Прабабка моя, Анна Казимировна, урожденная княжна Святополк-Четвертинская, выпускница Смольного института благородных девиц, пережив блокаду, ордена предков наших, которые в семье полтора века хранились, на строительство крейсера передала. Оставила одни «Георгии» [5]. Тридцать две штуки. Вот так-то. Военнослужащие мы и есть. А точнее, солдаты. Воины.

Поговорили мы тогда с Николаем Михайловичем полчаса, а потом он меня и ошарашил, сообщив, что переводит меня вновь за школьную парту. В 101-ю разведшколу. На все про все – дела сдать и к новому месту службы прибыть – у меня десять дней. А дальше, как говориться, лапу к уху: «Разрешите выполнять».