Жорж Сименон - Президент

Министерский кризис продолжался уже целую неделю, и, как всегда, говорили о кризисе режима. Курно, президент республики, безуспешно обращался по очереди к различным политическим деятелям и окончательно потерял голову.

Он знал Курно совсем молодым человеком, когда тот только что приехал из Монтобана, где отец его торговал велосипедами. Активный член социалистической партии, Курно был из тех, кто занимается в унылых канцеляриях скучными секретарскими делами и чьи имена называют лишь во время ежегодных конгрессов. В палате депутатов он выступал крайне редко, только во время ночных заседаний, да и то, как правило, при полупустом зале.

Предчувствовал ли Курно, когда выбирал этот незаметный путь, что он приведет его в Елисейский дворец, куда вместе с ним въехали две его дочери со своими мужьями и детьми?

Прищуря один глаз, скрестив руки на животе и выпрямившись в кресле «Луи-Филипп», он следил за часовой стрелкой, как, вероятно, и его секретарша в комнате рядом. Эти часы подарил ему президент Соединенных Штатов к концу одной чрезвычайно успешной поездки в Вашингтон — они считались историческими и в один прекрасный день отправятся в какой-нибудь музей.

Если только весь Эберг не станет музеем, как предсказывают некоторые, тогда все вещи останутся на своих местах, а Эмиль получит должность хранителя музея.

Он был убежден, что Эмиль последние годы часто подумывал об этом, как некоторые подумывают об уходе на пенсию.

Не казалось ли порой Эмилю, что ждать приходится слишком долго? Наверное, он представлял себе, как будет обращаться с речью к посетителям музея, мечтал о чаевых, которые, уходя, те будут совать ему в руку, и, может быть, о продаже открыток «на память» с видами Эберга.

Без двух минут пять Президент, опасаясь, что Миллеран его опередит, протянул руку и торопливым жестом включил радио. Шкала светилась, но радио молчало еще несколько секунд. В соседней комнате, которая не отделялась от кабинета дверью, секретарша встала со стула, но как раз в это время послышалась музыка; звуки джаза, казалось, силились перекрыть шум бури.

— Простите… — пробормотала она, входя.

— Как видите, я не спал!

— Я знаю.

По лицу мадам Бланш в подобном случае, наверное, скользнула бы ироническая или недоверчивая улыбка. Но Миллеран просто исчезла в своей комнате, как бы растворившись в воздухе.

«Третий короткий сигнал дается ровно…»

Сейчас еще не станут передавать новости дня, их передадут в четверть восьмого, а пока между двумя музыкальными программами передавали краткий обзор последних известий.

«Говорит Париж… Господин Франсуа Бурдье, лидер социалистической группы, провел всю ночь и последующее утро в совещаниях, в три часа дня он был принят президентом республики и заявил, что отказывается формировать кабинет…»

На лице Президента, как всегда, неподвижно сидевшего в кресле, не отразилось ровно ничего, ни малейших переживаний, но пальцы его судорожно сжались и кончики побелели.

Простуженный диктор дважды кашлянул. Послышалось шуршание бумаги, а затем:

«В кулуарах палаты депутатов ходят непроверенные слухи, будто господин Курно вызвал к концу дня господина Филиппа Шаламона, лидера группы независимых левых, чтобы поручить ему образовать коалиционное правительство… Аргентина… Всеобщая забастовка разразилась вчера в Буэнос-Айресе, в ней принимают участие семьдесят процентов рабочих и служащих…»

Голос диктора вдруг оборвался на полуслове, и в ту же секунду в кабинете и в соседних комнатах погас свет. Слышался лишь шум ветра, да пламя танцевало в камине.

Он не пошевелился. В комнате рядом Миллеран чиркнула спичкой, открыла шкаф, где держала наготове свечи, так как подобные происшествия случались не раз.

Вдруг с быстротой молнии зажегся свет, но лампочки казались матовыми, как ночники в вагоне, потом они стали медленно гаснуть, и снова наступила кромешная тьма.

— Я сейчас принесу вам свечу…

Не успела Миллеран вставить свечу в фаянсовый подсвечник, как в проходе, соединявшем бывшие стойла с кухней и остальными комнатами, показался свет. Этот проход называли туннелем, ранее его не было, а сделали его по указанию Президента.

По туннелю шла Габриэла, старая кухарка, она несла большую круглую керосиновую лампу, разрисованную розовыми цветами.

— Молодой доктор только что приехал, господин Президент, — доложила Габриэла — она называла так доктора Гаффе, которому в отличие от доктора Лалинда было всего тридцать два года.