Дарья Дезомбре - Ошибка Творца

— Броня, думаю, ваш кофе не понадобится. — Рука Калужкина мягко отобрала у нее поднос. — Хотя… То, что не понадобилось Наде, может понадобиться вам?

И он, старомодно взяв Броню под локоть, проводил ее в кабинет и усадил рядом.

— Она, похоже, была в ярости, — помолчав, сказала Броня.

Калужкин придвинул к ней чашку кофе.

— Вы ведь пьете с сахаром? — Не дожидаясь ответа, он положил ей в чашку кусочек сахара.

Броня машинально размешала его в чашке.

— Что случилось? — подняла она недоумевающие глаза на Калужкина.

— Ничего не случилось. Надя просто не получила того, что хотела, а для нее это редкость.

Броня стала пить маленькими глотками кофе — допытываться, отчего так разозлилась дочь покойного профессора, она почему-то не решилась.

Но допив кофе, она стала в задумчивости двигать туда-сюда на столе пустую чашку.

— Евгений Антонович, — решилась она наконец. — Есть кое-что, что я не рассказала полиции. Я не знаю, связано ли это с убийствами, но, мне кажется, это важно.

— Слушаю. — Калужкин склонил голову на плечо и посмотрел на нее с таким спокойным вниманием и добротой, что у Брони защипало в носу: ну почему же ей сразу не пришло в голову с ним поделиться?

— Дело в том, что месяца два назад к Борису Леонидовичу приходил один человек… — начала она, запинаясь, а потом продолжила все быстрее и быстрее, спеша выговориться. — Я обратила на него внимание лишь потому, что уж очень он не вписывался в наше окружение: огромный, лет за сорок, лицо серое, испитое, и одет странно для своего возраста — в какую-то кожаную куртку, явно ему коротковатую. Они с Борисом Леонидовичем поговорили примерно с полчаса, а потом мы пошли с профессором в «холодильник», и мне показалось, что он был какой-то… Рассеянный, что ли. Я его даже спросила, все ли в порядке? А он ответил: все ок, просто старый приятель. Я и забыла. Но за пару недель до его смерти этот человек приходил снова. — Броня замолчала, пожала плечами. — Мы столкнулись в коридоре. От него пахло спиртным, и вид был очень довольный. Он, очевидно, принял меня за банальную секретаршу и потребовал проводить его до шефа. И тогда я попросила его представиться. — Броня вздохнула. — А он усмехнулся так неприятно и сказал: «Я — частный детектив, и больше тебе знать ничего не положено!» Я, знаете, на него уставилась почти неприлично, а он как захохотал, что, мол, нужны мои услуги? Обращайтесь! Но тут Борис Леонидович открыл дверь своего кабинета и прикрикнул на него:

— Перестаньте кривляться, заходите!

Броня повернулась к Калужкину. Тот смотрел в стол, сдвинув брови. Броня вдруг испугалась.

— А если это правда? — скороговоркой сказала она, умоляюще глядя на Калужкина. — Если это и правда не приятель профессора, а частный детектив?! Вдруг профессор чувствовал, что его хотят убить, и нанял этого самого детектива? Думаете, я должна рассказать полиции?! Или, может быть, это что-то очень личное, и если я об этом заговорю, то предам профессора… Ну, то есть предам его память?

Калужкин все так же не отрывал взгляда от стола, а когда заговорил, то медленно, будто взвешивал каждое свое слово:

— Бронислава (Броня вздрогнула, так редко ее величали полным именем), как поступать в данных обстоятельствах, решать только тебе. Но, что бы ты ни решила, знай: я всегда буду на твоей стороне.

Калужкин наконец поднял голову и посмотрел ей в глаза, а Броня почему-то смутилась и даже — вот дура! — покраснела.

Осенью 1939 года немецкие войска оккупировали Польшу. Началась Вторая мировая война. Мало кто помнит, что в это же время вступила в силу крупнейшая евгенистическая программа всех времен и народов: малая война фюрера за «чистую» Германию против своих же сограждан. Повод для начала внутренних военных действий подвернулся еще 23 мая. Некий герр Кнауер из Лейпцига, отец глухонемого, слепого и не владеющего конечностями ребенка, послал фюреру письмо, где умолял безболезненно умертвить сына, освободив тем самым семью от непосильного гнета. В ответ Гитлер направил в Лейпциг своего личного врача Брандта для освидетельствования мальчика и дал высочайшее разрешение на эвтаназию.

Разрешение послужило командой «фас!» в бюрократически подготовленной стране, где уже активно производилась перепись «жизни, недостойной жизни». Первые шаги — мягкие, чтобы не всколыхнуть общественность: приказ всем германским акушеркам в обязательном порядке оповещать инстанции о рождении детей-калек. Затем родители больных детей (поначалу малышей до трех лет, впоследствии возраст был увеличен до 17) должны были зарегистрироваться в Имперском комитете по «Научному исследованию наследственных и приобретенных болезней». О, это движение тьмы, прикрываемое «научными исследованиями…». Тьмы, нарастающей за взметнувшимся уже до небес военным пожаром. Что казалась фоном для пожара и пожаром же оправдывалась…