Дарья Дезомбре - Ошибка Творца

— Алло!

— Привет. Ну как?

— Все хорошо, моя Королева.

— Не называй меня Королевой.

— Ладно, моя Королева.

— О господи… — Помолчала. Он затаил дыхание. По проводам ангел пролетел. — Все получилось?

— Все, как ты хотела.

— И архив?

— И архив. Он очень кричал.

— Я не хочу об этом знать. Больше не звони мне. Я сама тебя наберу. Жди.

— Я жду, моя Королева.

«Пи-пи-пи» в трубке. Он свернулся клубком и приготовился ждать. Ждать хоть вечность, пока она растает.

Калифорния — кузница красивых загорелых тел — лидировала по количеству стерилизованных. Большей частью пострадали женщины. Стерилизации запросто могли подвергнуться дамы, которых считали «сексуально озабоченными». Прекрасный способ мести для обиженных мужчин, не правда ли? А женская судьба ломалась навсегда. Но, конечно, вовсе не Штаты стали образцово-показательной страной по созданию здоровой высшей нации. Колесо истории повернулось, идеи Гальтона упали и дали неожиданные по силе и размаху всходы в одной не совсем здоровой голове. Очередной парадокс в этой полной парадоксов истории в том, что двоюродная сестра этого человека страдала шизофренией, а брак родителей был кровосмесительным — мать, Клара, приходилась отцу племянницей. Да и сам отец нашего героя родился от внебрачной связи. Вдобавок роман родителей начался при живой жене: Клара поначалу была служанкой в доме (привет вам, Каллилаки!). Сам же герой бродяжничал, страдал проблемами социальной адаптации, истероидностью и параноидальной психопатией. По критериям отбора того же Гальтона он никогда бы не смог стать гражданином евгенистического государства. И тем не менее именно он предпринял серьезнейшую попытку такое государство создать.

Броня растерянно разглядывала свои пальцы. Вчера их проверяли на «вшивость». Подозревали в том, что они отпечатались в доме у Шварца. Дорого бы она дала, чтобы там были следы ее пребывания. Она чувствовала отсутствие Шварца в своей жизни, как чувствуют отсутствие света. Было не то что темно, но серо. Холодно в белоснежном, столь любимом ею институте, этой дизайнерской шкатулке для научных прорывов. Больше не хотелось генерировать идеи: не хотелось даже подходить к своим измученным мутируемым мышам-монстрам, не хотелось работать. Раньше она торопилась побыстрее провести опыты, проанализировать результат, чтобы прибежать с этими результатами — к нему, поговорить с ним, услышать, как он задумчиво насвистывает, барабаня тонкими музыкальными пальцами по столешнице, чтобы, наконец, улыбнуться своей особой улыбкой, мгновенно освещающей все некрасивое лицо с резкими чертами: «Молодец, Бронислава, — опора бронесостава!» Она ненавидела, когда он ее так называл, но терпела — куда деться?

В первый же день работы, едва узнав ее имя, он спросил, абсолютно по-мальчишески, любопытствующе сощурясь:

— В школе дразнили небось?

Ошарашенная Броня могла только кивнуть. А он потер торжествующе руками:

— Ну и какое прозвище дали?

Броня, помнится, сглотнула, с трудом удержавшись, чтобы не обвести повторным взглядом шварцевский кабинет — как она вообще туда попала? У нее ведь собеседование? В новом престижном Институте генетики, с научным светилом, чьи статьи она изучала с придыханием с карандашом в руке. Она пришла на встречу с гением, а он спрашивает, как ее обзывали в школе?!

— Бронислава-какава, — сказала она наконец, глядя мимо него, на полированную столешницу. — Бронька-шелупонька.

— Скукота, — откинулся он на спинку кресла. — Ладно, что-нибудь придумаем.

И тут же вскочил, протянув ей узкую сухую ладонь. Она непонимающе на него взглянула.

— Поздравляю, — сказал он. — Вы приняты.

Прозвище он и правда ей придумал, и не одно. Они варьировались в зависимости от его настроения и от их общих успехов. Одно обиднее другого, но Броня держалась. Потому что бывали и удачные дни, когда, вытянув длинные ноги в конце дня и затребовав себе чаю, он мог с серьезным видом рассуждать с присутствующим тут же Калужкиным о том, как она схожа с девицами начала XX века.

— Хильда Прешельт, — говорил с улыбкой Калужкин, осторожно дуя на горячий чай. — Чистый продукт Веймарской школы.

Шварц кивал головой, как китайский болванчик:

— Да-да-да! Читает Рильке, слушает лекции философа Гуссерля, обвешивает стены репродукциями экспрессионистов!

— Носит белую блузу со стоячим воротником и длинную юбку. Совершает длительные прогулки по Шварцвальду…