Евгений Сухов - Лошадиная доза

Картина, что предстала перед бригадой Бахматова, почти полностью напоминала предыдущую, когда был найден восемнадцатый по счету труп в мешке. И место было похожее: Москва-река, крутой склон с Нескучной набережной, с которой мешок с телом просто столкнули в воду.

— А наш преступник разнообразием не отличается, — заметил Осипов, помогая Георгию вытащить мешок на сухое место. — Действует, как машина какая: убивает человека, связывает, заталкивает в мешок и выбрасывает потом его, как какой-нибудь хлам.

— Это от безнаказанности, — буркнул Леонид Лаврентьевич, хмуро наблюдая, как Осипов и Стрельцов, развязав мешок, высвобождают от него тело. — Ничего, — зло добавил он, — недолго ему осталось жизни людские безнаказанно отнимать…

Труп был связан, как и предыдущие: ноги и голова стянуты веревками к животу, руки заведены за спину и тоже связаны, на шее явственно различимы следы веревки. Никакого сомнения в том, что это дело рук убийцы-лошадника, не имелось.

— Ну что, грузим тело и в морг? — нетерпеливо проговорил Осипов.

— Погоди-ка, Коля, — задумчиво протянул Леонид Лаврентьевич и подошел к телу. Какое-то время он смотрел на него, будто видел такое впервые, а потом произнес: — Что-то тут не так…

— Да что не так-то? — недоуменно посмотрел на него Николай. — Вот мешок из-под фуража. Вот веревки, которыми стянут труп, чтоб его можно было уместить в мешок. Веревки завязаны извозчичьими узлами, что заметил еще в прошлый раз наш эксперт-опознаватель Саушкин. Вот следы от удушения на шее. Вот разбитая голова. Почерк-то один и тот же, вне всякого сомнения…

— Голова, — тихо произнес Бахматов.

— А что — «голова»? Разбита голова. Как обычно.

— Голова! — едва не воскликнул обычно суховатый и сдержанный в общении Леонид Лаврентьевич.

— Точно! — Это уже воскликнул Георгий. — Голова ведь!

— Да что голова-то? — непонимающе посмотрел Николай сначала на Жору, а потом снова на Бахматова.

— У него голова перевязана… — сказал Стрельцов.

— Ну, мозги потекли, вот он ее и перевязал, — резонно заметил Осипов.

— Перевязана, это ладно, а вот чем она перевязана? — быстро спросил Бахматов, находящийся ближе всех к трупу. Он наклонился над ним и с трудом развязал узел под подбородком застывшего тела. Потом встряхнул ткань, показал ее Коле и спросил: — На что похоже?

— Ну, на пеленку похоже, — ответил Осипов. — Вон в углах разводы. Верно, от детского поноса…

— Именно так! — констатировал Леонид Лаврентьевич. — Это и есть детская пеленка! — потряс ею старший инспектор. — Видишь, материя небольшая, так завязывать ребенка удобно. А что это значит?

— То, что у нашего убийцы имеется грудной ребенок. И убивает он, как мы и предполагали, у себя дома…

Это произнес Георгий Стрельцов. И застыл. На мгновение замер и Осипов. А потом оба дружно повернулись к Бахматову и едва ли не хором выпалили:

— Это у той бабы молчаливой с Шаболовки, во дворе которой стояла телега, и было стойло для лошади, есть грудной ребенок! Ну, у которой мы мужа дома не застали.

— Не застали, говорите, — потер пальцами подбородок старший инспектор МУРа Бахматов. — Так, может, он новую жертву уже себе подыскивает. Так… труп пусть везут в морг, а вы со мной в машину!

Видавший виды «Чандлер», доставшийся МУРу еще от сыскной полиции вместе с водителем, нещадно ревя и напрягая цилиндры, несся по улице во всю мощь своих двадцати семи лошадок, запрятанных в моторе.

— Давай, друг, давай! — погонял водителя Бахматов. — Погоняй свою колымагу!

— Делаю все, что могу, товарищ старший инспектор! — оправдывался шофер. — Не идет быстро, треклятая!

Подпрыгивая на ухабах и рытвинах, «Чандлер» накручивал километр за километром. В одном месте он едва разминулся с ломовым извозчиком, оторопело потянувшим вожжи, в другом едва не сбил молочницу с тележкой, что везла на ней молочную флягу.

— Черти треклятые! — зло прокричала им вслед молочница. — Чтоб вам пусто было!

На Конной площади народу было немного. Кто-то торговал сбрую, кто-то пытался выручить за вполне сносную телегу пару мешков муки. Две худющие лошади, каковых кормили, очевидно, лишь от случая к случаю, да старый мерин, которому явно подошел срок отойти в мир иной, стояли на торгах рядком, не двигаясь и одинаково понурив головы, словно в глубоком раздумье. Но если они и мыслили о чем-либо, то думы эти были невеселы. Как безрадостны были и лица их хозяев.

Человека жилистого, лет сорока пяти и схожего по описанию с маниаком-убийцей, на базаре не наблюдалось.