Олег Петров - Лихое время

Смородников яростно потёр ладонью лицо.

– Да уж… Кое-кто и воопче крылья расправил! Вот ведь как, Батя. По всему выходит, что до последнего в человеке надежда живёт, адали верит, что ещё поживёт. Получатся, как других жизни лишать – так запросто, а за свою шкуру – переживат!.. И любу лазейку ищет! Это я про то, Батя, что у нас там чуть чэпэ не случилось! Да!

Яшка оживился.

– …Идем мы, значит, Батя, а у дороги молодой сосняк – гу-устой, плотный, да и темновато ещё. И вдруг этот здоровый… который Цупко… Вот он вдруг – как кинется меж лошадей и туда, под сосёнки! У меня боец, за ним закрепленный, карабинку вскинул – ба-бах! Есть! В плечо попал… – Разговорившийся Яшка, из которого хмель улетучивался на глазах, звонко хлопнул ладонью по столешнице.

– И что ты, Батя, думашь? Бежит, гад, как и пули не словил! Ну тут трое или четверо стволов как дали! Упал! Ему пуля – в ногу, как оказалося… Даю команду: стоп, колонна! Остановились, приволокли злодея обратно на дорогу, ногу ему перевязали тряпкой… Цирк-шапито, Батя! Мы его на расстрел ведём, а рану замотали, как в лазарете!..

Яшка замолчал, потянулся за бутылкой, плеснул Абрамову и себе, опрокинул стакан с водкой в рот, снова уставился в темноту за окном.

– До последнего, Батя, ленковцы надеялись, что мы их пока просто куда-то конвоируем… – снова заговорил Яшка. – Кады мы этого Цупко перевязали – у них, думаю, ещё больше уверенности прибавилось…

Смородников тяжело вздохнул, снова потянулся к бутылке, но передумал, опустил взгляд на крепко сжатые, до белизны на костяшках, кулаки, которые словно хотел вдавить в столешницу.

– …Только когда мы свернули, не доходя Песчанки, и падью стали в лес углубляться… Тут они, Батя, и задёргались… Самый кошмар-то и начался, Батя… Один на корточки садится, другой обмочился, третий – в натуральный обморок хлопнулся… Только убийца товарища Фоменко, Самойлов этот, духа не теряет, с улыбочкой идёт… Бледный, но с улыбочкой! Тьфу, ты, черт! И щас мураши по спине бегут! – передернулся Яшка, с виноватой улыбкой поглядев на своего бывшего командира. – А потом Самойлов-то кричит нам, тыча в Бориску Багрова: «Расстреляйте этого гада раньше нас, а мы посмотрим, как он издыхать будет!»… От ведь как…

– А ты, знаешь, Яша, мне Багров на суде таким жалким показался, что где-то и я дрогнул, – признался Абрамов. – Только уж в самом-то жалости не было. Не знаю, заметил ли ты одну такую особенность… Я, вот, и из житейских наблюдений это вывел, да и в книгах тому подтверждение не раз вычитывал. Понимаешь, какая штука… Чем, стало быть, злодей кровожаднее, тем он, по отношению к самому себе, жалостливее, сентиментальнее, что ли…

– Да? – переспросил в нервном оживлении Яшка и даже, как показалось Абрамову, с облегчением перевел дух.

– Чужую жизнь, Яша, каждый из ленковских грабителей отнимал не задумываясь. Я, вот, слушал на суде… Сколько у них таких налётов-убийств было! Ну, ладно бы там, на добро позарились – хватай, тащи. Но зачем же людей из-за тряпок убивать? И маску чёрную на рожу напялят, и сопротивления жертвы не оказывают, а, поди ж ты – били почём зря, как скотину на горбойне. Я уж не говорю о законченных извергах, что ещё и удовольствие получают, пластая человеческую плоть в лоскуты… Хуже зверей, выходит, племя человеческое…

– Да… – протяжно изрёк Яшка, переместившись из-за стола к печурке. Открыл дверцу, поворошил малиновые угли, зябко поводя плечами.

– Хуже зверей… – повторил вслед за Абрамовым, уставившись на огонь. – Вот и Бориска этот, Багров… Пацан и пацан… А злобы и лютости в нём… Кады чернявый, Самойлов-то, в отношеньи его прокричал, так он, Багров, так этому Мишке Самойлову огрызнулся – чистый волк! А потом…

Яшка закрыл глаза, еле заметно раскачиваясь на корточках.

– …Привели мы их к яме. Её ещё по теплу, загодя, хлопцы из хозвзвода карбата ГПО отрыли… С дальним прицелом, кады ленковский процесс тока начался…

Яшка криво усмехнулся, резко повернул голову и уставился на Абрамова совершенно трезвыми глазами.

– Поставили мы, Батя, их у края ямы. Решили всем глаза завязать… Специально тряпки были… чистые… Так Багров отказался… А остальные не отказались. Трясло их… Даже этого чернявого красавчика Самойлова… А Багров… Его не трясло. И глаза завязывать отказался. Встал так, ногу отставив, – независимый такой, гордый… И, уже когда карабины наизготовку взяли, крикнул: «Стреляйте прямо в лоб!»…

Смородников снова закрыл глаза, несколько мгновений сидел молча, потом поднялся от печки, тяжело опустился за стол.