Нора Робертс - Благие намерения

— Это был символ.

— Что было символом?

— Отрезанный язык. Она зарабатывала ложью. Она лгала о тебе. Я была счастлива убить ее. Это доставило мне радость. Я люблю испытывать счастье.

— Итак, ты убила ее за ложь.

— За тебя! Ради справедливости. — Лотти ударила кулаками по столу. — Я так в тебе разочаровалась, Ева, так разочаровалась!

— Представляю. Объясни поподробнее. С начала до конца. Вдруг я что-то пропустила?

— Я долго об этом мечтала. Мечтала стать другой. Я думала, что ты другая. Я смотрела, как ты давала показания на процессе Барроу. На других процессах я сама давала показания и должна была сидеть и слушать, как Баствик и другие, вроде нее, пытаются исказить правду. Я стала за ней следить и вести журнал наблюдений.

— Ты ее преследовала?

— Она ни разу меня не заметила. Никто меня не замечал. Ни в суде, ни у нее на работе, ни в магазине, ни в доме. Я три раза изображала доставку к ней в дом, пока не приготовилась, и никто ничего не заметил.

— Ты практиковалась.

— Не хотелось ошибиться. И я не ошиблась. То же было с Ледо, Хастингсом, остальными. — Она улыбнулась. — Столько людей — и никто никогда меня не замечает. Никто. А тебя замечают. Я поменяла прическу. — Она дунула на клок волос у себя на лбу.

— Вижу.

— На работе последние несколько недель я носила парик, но дома, глядя в зеркало, видела тебя. И глаза. Приходилось носить контактные линзы, зато я смотрела твоими глазами. Я видела Баствик твоими глазами. Вот как мы близки, Ева. Это мы ее убили. Мы убили Баствик.

— Мы?

— Ты и я. Ты была внутри меня, ты была моей отвагой. Ты придавала мне смелости. Я была так тебе благодарна! Я написала на стене послание тебе. Почему ты не видишь, что я твой друг?

— Зачем ты положила Баствик на кровать?

— Для большей чистоты. Из уважения. То, что она сама не проявляла уважения, не значит, что мы должны опускаться до ее уровня. Приятно говорить с тобой вот так, с глазу на глаз — как я хотела.

— Идем дальше, Лотти.

После Баствик пришла очередь Ледо, потом Хастингса.

— У меня не вышло. Я хотела позвонить Доусону и отпроситься, сказавшись больной, но захотелось увидеть тебя тем вечером, у Хастингса. Хотелось понять, разочарована ли ты мной. И что я слышу? Ты говорила Пибоди неприятные вещи обо мне. И с экрана говорила гадости. Это меня обидело. Почему никто не замечает моих чувств?

— Твои мать с сестрой.

Она отвернулась.

— Не хочу о них говорить.

— Как хочешь. Просто я подумала, недоросли, убившие их, легко отделались.

— Потому что правосудия не существует. «Какое еще правосудие?! — кричал мой отец. — Нет никакого правосудия!» Как он рыдал! А еще он говорил: зато они умерли вместе. В конце они обрели друг друга и навсегда останутся вместе. Вдвоем. Меня они взять с собой не захотели. Я была ловкой! А красавицей, умницей, милашкой была моя сестра. Поэтому она ушла с матерью, а мне пришлось остаться.

— Ты выжила, — поправила ее Ева. Лотти скривила рот.

— Я получила остатки, как всегда. Мне осталась ответственность. Отец меня даже не видел. Меня никто не видел. Будь хорошей, Лотти. Веди себя хорошо, Лотти. Старательно учись, Лотти. Я всегда слушалась. Но никто не обращал внимания. Я могла бы пойти в копы, но он сказал: нет, ты слишком умная, стань ученой, будь хорошей. Я так и сделала, и что? Я все делала правильно, и что произошло?

— Что произошло, Лотти?

— Я делала все, что он хотел, а он снова женился! Ее дочь теперь красавица и умница. А меня они в упор не видели.

— Неуважительно с его стороны.

— Да, неуважительно. И неправильно. «Ах, Лотти, я десять лет прожил один…» — с отвращением передразнила она отца. — Так мне и сказал. Притом что я всегда была рядом. Как он мог быть один, когда рядом была я? Потом заболела моя бабушка, и началось: «Позаботься о ней, Лотти». Я заботилась — пять лет. А она все равно умерла. Взяла и умерла после пяти лет моих забот. Правда, оставила мне много денег, чтобы я смогла переехать в Нью-Йорк, учиться и тренироваться. И тут я увидела на экране тебя. Ты говорила о мертвых шлюхах — уважительно, но о шлюхах! Это было отвратительно. Но ты все равно добивалась для них справедливого суда. Можно мне баночку пепси? Ты тоже хлебни. — Она снова улыбнулась, ее глаза засияли. — Будем пить и беседовать.

— Конечно. — Ева встала. — Даллас, ухожу с допроса.

Прежде чем подойти к автомату, она остановилась передохнуть.

— Я принесу, — вызвался Рорк.

— Спасибо. Надо мной автомат посмеется, хотя я в таком настроении, что что-нибудь из него обязательно выколотила бы. Господи, Мира права: она совершенно свихнутая. Больная эгоистичная сучка. Мать погибла, сестра тоже, отец в трауре, но, наверное, делал все, что мог. А ей всего мало. Мозги на месте, руки тоже, но она вбила себе в башку, что никому не нужна, вместо того чтобы стать значительной в своих собственных глазах.