Жорж Сименон: Мегрэ в тревоге

Были ли они всегда у того? Может, просто ускользнули в свое время от внимания Мегрэ?

— Сигару?

Целая горка коробок громоздилась на камине.

— По-прежнему верен трубке.

— Ах, верно. Совсем позабыл. А я вот уже двенадцать лет, как бросил курить.

— Врач запретил?

— Нет. В один прекрасный день сам себе сказал, что пускать дым — глупая затея и…

Вошла Роза с подносом, на котором стояла бутылка, покрытая легким слоем пыли винного погребка, и всего одна пузатая хрустальная рюмка.

— Да ты и не пьешь более?

— Перестал тогда же. Лишь позволяю себе немного вина, разбавленного водой, в обед. А ты ничуть не изменился.

— Ты так считаешь?

— Выглядишь отменно здоровым. Твой визит — истинное удовольствие для меня.

Почему же взгляд у него при этих словах был не совсем искренним?

— Ты так часто обещал навестить меня, отказываясь в последнюю минуту, что я, признаться, уж и не слишком-то и рассчитывал увидеться.

— Как видишь, всякое бывает!

— Как супруга?

— Отлично.

— Она не поехала с тобой на конгресс?

— Не переносит их.

— А он прошел нормально?

— Пили много, говорили не переставая, то и дело что-нибудь ели.

— А меня, знаешь, все меньше и меньше тянет в дорогу.

Жюльен понизил голос, ибо на верхнем этаже послышались шаги.

— С матушкой стало нелегко. Но не могу же я оставить ее одну.

— Она, как и прежде, крепка телом и духом?

— Без перемен. Чуточку село зрение. Расстраивается, что не в состоянии теперь вдеть нитку в игольное ушко, но упрямо не желает носить очки.

Чувствовалось, что Шабо в ходе их разговора думал о чем-то другом, посматривая на Мегрэ точно так же, как Верну де Курсон в поезде.

— Ты в курсе?

— Чего?

— Того, что здесь происходит.

— Я уже почти неделю не читал газет. Но только что ехал в купе с неким Верну де Курсоном, претендовавшим на то, чтобы считаться твоим другом.

— Это Юбер?

— Не знаю. Ему лет шестьдесят пять.

— Да, это он.

Из города сюда не доносилось ни звука. Лишь дождь колотил в стекла окон, да время от времени в камине потрескивали дрова. Отец Жюльена Шабо уже работал в Фонтэне-ле-Конт следователем, а теперь его кабинет занимал сын.

— Тогда, тебе, должно быть, уже рассказали…

— Самую малость. В обеденном зале гостиницы на меня набросился со своим фотоаппаратом какой-то журналист.

— Рыжий?

— Да.

— Это Ломель. И что он тебе наговорил?

— Он убежден, что я прибыл сюда, дабы заниматься уж и не знаю каким делом. Не успел я его разубедить, как заявился комиссар полиции.

— В общем и целом к данному моменту всему городу известно, что ты здесь, верно?

— Тебя это раздражает?

Шабо едва сумел скрыть охватившую его нерешительность.

— Нет… только…

— Что?

— Да это я так. Все очень сложно. Тебе никогда не приходилось жить в небольшом городе вроде Фонтэне.

— Знаешь, а я ведь провел более года в Люсоне!

— Но там не возникало дел, подобных тому, что висит сейчас на мне.

— Почему же, я вот припоминаю некое убийство в Эгийоне…

— Ах да. Совсем забыл.

Речь шла об одном расследовании, в ходе которого Мегрэ был вынужден арестовать в качестве убийцы бывшего судью, которого все уважали как вполне достойного члена общества.

— И все же там не было той остроты, как у нас. Завтра утром сам в этом убедишься. Очень удивлюсь, если с первым же поездом сюда не нагрянут журналисты из Парижа.

— Убийство?

— Целых два.

— Шурин Верну де Курсона?

— Ну вот, а говорил не в курсе!

— Но это все, о чем мне сообщили.

— Да, это его родственник, Робер де Курсон, чья кровь пролилась четыре дня назад. Уже одного этого происшествия хватило бы, чтобы наделать шуму. А позавчера еще одна жертва — вдова Жибон.

— Кто это?

— Ничем не примечательная личность. Старая женщина — одиночка, проживавшая в самом конце улицы Лож.

— Какая связь между двумя преступлениями?

— Оба убийства совершены одинаковым образом, видимо одним и тем же орудием.

— Револьвер?

— Нет. То, что мы называем в рапортах «тупым предметом». Куском свинцовой трубы или чем-то вроде разводного ключа.

— И все?

— Разве недостаточно?.. А теперь — молчок!

Бесшумно распахнулась дверь, и в комнату вошла, протягивая для приветствия руку, женщина маленького росточка, очень худая и одетая во все черное.

— А вот и вы, Жюль! — Сколько же лет прошло с тех пор, как его в последний раз так называли? — Сын ходил на вокзал вас встречать. Вернувшись, заявил, что вы уже не приедете, и я поднялась к себе. Вас еще не накормили?