Жорж Сименон: Мегрэ в школе

— Шестьдесят шесть. Как секретарь мэрии, я точно знаю возраст каждого жителя.

— В самом деле?

— Восемь лет назад она вышла на пенсию и превратилась почти в калеку. Она совсем не выходила из дому и передвигалась только с помощью палки… Это была злая женщина.

— В чем это выражалось?

— Она ненавидела всех и всё.

— Почему?

— Понятия не имею. Она никогда не была замужем и долгое время жила с племянницей, но та вышла замуж за Жюльена-жестянщика, который был одновременно и сельским полицейским.

В другое время рассказ этот, может, и наскучил бы Мегрэ. Но в такой день, когда в окно лился солнечный свет, напоенный весенним теплом, и даже у неизменной трубки появился вдруг какой-то новый привкус, Мегрэ слушал с едва уловимой улыбкой рассказ учителя, напомнивший ему другую деревню, где тоже вечно происходили стычки между почтальоншей, учителем и полицейским.

— Обе женщины больше не встречались, так как Леони не хотела, чтобы ее племянница выходила замуж. Она не обращалась также больше к доктору Бресселю, обвинив его в том, что он хотел отравить ее своими порошками.

— Он действительно хотел ее отравить?

— Нет, конечно! Я говорю это для того, чтобы вы поняли, какая это была ужасная женщина. Когда она еще работала на почте, то подслушивала телефонные разговоры, читала чужие почтовые открытки и благодаря этому знала все секреты. Ей ничего не стоило поссорить людей между собой. Многие семейные распри и ссоры между соседями возникали именно из-за нее.

— Так что ее не очень-то любили?

— Разумеется.

— В таком случае…

Казалось, Мегрэ хотел сказать, что если умерла эта ненавистная всем женщина, то все должны быть только довольны.

— Но меня они любят не больше.

— Из-за того, о чем вы мне уже рассказали?

— И из-за этого, и из-за другого. Для них я — чужак. Я родился в Париже, на улице Коленкур, в XVIII округе, а моя жена — с улицы Ламарк.

— Ваша жена живет вместе с вами в Сент-Андре?

— Мы живем втроем, у нас еще сын тринадцати лет.

— Он учится в вашей же школе?

— Там нет другой школы.

— Наверно, товарищи не любят его, потому что он сын учителя?

Мегрэ это было хорошо знакомо. Рассказ учителя напомнил ему собственное детство. Сыновья арендаторов не любили его за то, что он был сыном управляющего, который предъявлял их отцам счета к оплате.

— Уверяю вас, что я ничем не выделяю его. Я даже подозреваю, что он нарочно учится хуже, чем мог бы.

Мало-помалу Гастен успокоился. В его глазах уже не было прежнего страха. Нет, этот человек не выдумывал небылицы ради собственного успокоения.

— Леони Бирар сделала меня козлом отпущения.

— Безо всякого к тому повода?

— Она считала, что я восстанавливаю против нее детей. Но уверяю вас, господин комиссар, это не так. Напротив, я всегда старался научить их прилично себя вести… Она была толстая, огромная и носила, видимо, парик. У нее росли самые настоящие усы и черная борода. Одного этого, как вы сами понимаете, было вполне достаточно, чтоб мальчишки ее дразнили. И буквально любой пустяк приводил ее в ярость: ну, например, если какой-нибудь мальчишка высовывал язык и прижимался лицом к ее окну. Тогда она вскакивала с кресла и угрожающе размахивала палкой. А ребят это приводило в неописуемый восторг. Их любимым развлечением было дразнить матушку Бирар.

А разве в деревне Мегрэ не было такой же старухи? Конечно была: торговка галантерейными товарами, матушка Татин. И они ее тоже изводили…

— Я, может быть, утомил вас такими подробностями, но все они очень важны. Были проступки и посерьезнее: разбивали стекла в доме старухи, бросали в ее открытые окна очистки… Она не раз жаловалась в полицию. Лейтенант приходил ко мне, чтобы найти виновников.

— И вы называли ему их имена?

— Я говорил ему, что повинны в этом более или менее все, и если она перестанет возмущаться и грозить палкой, то, возможно, озорники и угомонятся.

— Что же произошло во вторник?

— Вскоре после полудня, около половины второго, Мария, полька-поденщица, у которой трое детей, пришла, как обычно, к матушке Бирар. Окна были открыты, и я услышал из школы вопли Марии, какие-то непонятные слова, которые она выкрикивает на своем языке всякий раз, когда чем-то взволнована. Мария — зовут ее Мария Шмелкер — приехала в нашу деревню работать на ферме, когда ей было шестнадцать лет. Замужем она никогда не была, и все ее дети от разных отцов.

— Итак, во вторник, в половине второго, Мария позвала на помощь?