Татьяна Степанова - Грехи и мифы Патриарших прудов

— А могут дружить репортеры с бывшими секьюрити, по ротозейству навечно потерявшими своего работодателя?

— Типа самурая ронина? — Катя через силу улыбнулась.

Он помолчал. Внезапно остановился — они только-только выехали из поселка.

— У вас такое лицо было, когда вы стояли в дверях кабинета… — сказал он. — Так на меня смотрели.

— Клавдий, я…

— Словно я монстр, привидение.

Катя молчала.

— Вы подумали, что это я, да? — спросил Клавдий. — Признаки-то были налицо — охранник, татуировка на плече.

Умный мальчик. Догадливый…

Вернется в Бронницы, узнает всю заполошную эпопею с фото из личного дела. В районах обожают сплетни. Он все узнает.

Катя ощущала, как краска стыда снова заливает ей лицо. Мучительное чувство гадливости к себе. Дура, вот дура…

— Показать вам мою татуировку?

— Что, прямо здесь?

— Боюсь, другого места мне не представится, — Клавдий все смотрел на нее.

Затем вышел из заглохшей машины, снял пиджак, несмотря на пронизывающий ветер, аккуратно сложил его пополам. Снова сел на водительское сиденье и начал расстегивать пуговицы белой рубашки.

Рывком спустил ее с плеча.

Катя успела увидеть накачанный могучий торс. Татуировка была крупной, синей, расплывчатой. Грифон — полулев, полугриф — с воздетыми крыльями.

— В шестнадцать лет на раскопках с отцом увидел это на мраморном обломке. Ну и выколол себе.

Он натянул рубашку и застегнул пуговицы.

Катя не знала, куда себя деть. Ее терзали стыд и раскаяние.

— Грета-малышка лукавит, — сказал Клавдий. — Не говорит нам всего, что было между этим типом и ею. Она видела его татуировку — выходит, видела мужика без одежды.

— Феодора его татуировку тоже видела — на улице, случайно. Значит, у Артема татуировка не такая, как у вас. Видна из-под рукава футболки. У вас тоже видна, когда рукав очень короткий. Я еще в первый раз там, в Бронницах, обратила внимание.

— Да? — Клавдий улыбнулся ей — красной как рак от стыда. — Вы на меня так сразу обратили внимание?

Катя благоразумно отвернулась к окну.

Он завел мотор. И молча чему-то всю дорогу улыбался.

А Катя пересилила стыд и начала тихо злиться.

Грета дождалась, когда менты отвалят, а затем ушла к себе в комнату и навзрыд заплакала. Она плакала, обхватив руками подушку со своей кровати, кусала ее угол, чтоб не завыть в голос.

Феодора услышала и тут же заглянула к ней в комнату. Возникла на пороге. Грета с силой запустила в нее обслюнявленную подушку. Феодора ретировалась, а Грета рухнула на постель, молотя кулаком по матрасу.

Клавдий Мамонтов как в воду глядел — Грета не сказала им всего, потому что менты недостойны того, чтобы выставлять перед ними напоказ свои чувства и свои слезы.

Она вспоминала охранника клуба «Синдбад» гораздо чаще за эти три года, чем ей бы хотелось. Это был первый мужчина в ее жизни, целиком завладевший ее сердцем, ее душой, ее воображением. Ее первая любовь.

Когда вам пятнадцать…

Когда вы ни рыба ни мясо — а так, не красавица, как сестра Пелопея или мать, но и не полное чмо…

Когда сердце стучит в груди так сильно, когда вы прикладываете ухо к двери и слышите за ней порой по ночам смех, вздохи и любовную возню…

Когда вы себя строго блюдете, ограничиваясь лишь болтовней о сексе с подружками в школе, а сами даже еще ни разу не целовались ни с кем по-настоящему, так, чтобы ощущать настойчивый горячий язык и неуклюжую пацанскую длань, ласкающую ваш девичий клитор…

Когда ваше тело, ваша душа только ждет…

И вот наконец появляется он и делает вам добро. И обращает на вас внимание. И улыбается вам так широко и открыто…

Долго ли влюбиться в него до смерти в пятнадцать-то лет?

Грета плакала как в детстве — горячо, отчаянно. Вспоминала их первый вечер в клубе «Синдбад», куда они поехали с сестрой, и ту пропустили, а ее — малолетку — охранник развернул назад. Сестра не растерялась и попросила позвать старшего, но охранник ей отказал. И она велела Грете на такси, что еще не отъехало от дверей клуба, возвращаться домой, на Патрики. И пошла себе на танцпол — она уже была слегка под кайфом.

И тут появился он — старший секьюрити. Окинул взглядом закоченевшую на мартовском ветру Грету, кутавшуюся в шикарный меховой материнский жилет.

— Пусть заходит, девушка совсем продрогла. Я за ней присмотрю.

Грета помнила этот миг первой их встречи. Он улыбался ей. А потом повел к барной стойке, попросил сделать ей горячий коктейль, но без алкоголя. Грета в пику ему тут же заказала джин с тоником — бармен и ухом не повел. А он спросил, как ее зовут. И она сказала, чувствуя, что этот красивый сильный взрослый мужчина может сделать с ней — прямо здесь — все, что угодно, она и пальцем не пошевелит, только исполнится неземного счастья.