Татьяна Степанова - Грехи и мифы Патриарших прудов

— Что приуныл, эй, красавчик? — захихикала Лысая Золушка, обращаясь к Клавдию Мамонтову. — Иди, иди ко мне. Она тебя не хочет. Иди, отсосу за три косушки, сниму напряжение. А то ты такой несчастный, а в штанах-то колом стоит. Грезишь, как вечер кончить? — Она хихикала, маня Клавдия пальцем. — Иди, иди ко мне. Она тебя не хочет. Ишь, задавака… А ты и губы раскатал, красавчик. Нет, с задавакой твоей не обломится, она тебя доооооооолго промучает. Можешь грезить сколько влезет, что всю ночь с нее не слезешь, только все это дым, мечты. А я сосу слаааадко…

Лысая Золушка протянула к Мамонтову тощие цепкие руки с накрашенными черным лаком ногтями.

И в этот миг Катя увидела Патрики такими, какими не видела никогда. Темная стена темных домов окружала пруд с четырех сторон. Почти все окна во всех этажах — темны, лишь в редких апартаментах свет. Но Патриарший пруд мерцал, флюоресцировал, словно вспомнил свое прошлое, словно невидимые подземные источники наполнили его в этот миг водами старого гнилого Козьего болота. Над водой стелилась белесая дымка.

Катя быстро зашагала прочь, у выхода из сквера, на углу Ермолаевского переулка, Клавдий Мамонтов догнал ее и преградил путь.

Они стояли под тусклым фонарем.

Одни.

Лысая Золушка пропала — может, ушла, а может, просто растворилась в тумане Козьего болота.

— Катя, подождите!

Катя старалась смотреть ему в глаза, не опускать взор вниз. Проститутка проявила чудеса дальнозоркости, узрев некий «кол» в некоем месте.

— Эта дура ошибается, — сказал Клавдий. Его лицо — снова бесстрастно, как у римской статуи. — Вы можете быть совершенно спокойны насчет меня.

— Да? Правда? — спросила Катя.

— Вы не в моем вкусе.

— Надо же.

— Вы излишне самостоятельная. Независимая. А мне нравятся покладистые простые девчонки с тугими сиськами. Меркантильные, жадные, которые любят подарки и канючат их не переставая, но зато щедро одаривают собой в койке, без всяких комплексов и заморочек.

— Спасибо, что просветили меня насчет своих вкусов, — сказала Катя и сделала попытку обойти его, но он молниеносно выбросил руку в сторону, одновременно удерживая ее и словно обнимая.

— Так что вы насчет меня не беспокойтесь.

— Разрешите мне пройти, Клавдий.

— У меня и в мыслях не было подкатиться к вам на ночь. Шлюшка права лишь в одном — если бы только… если бы вы… то я…

— Клавдий, донесите наконец до меня вашу мысль, — попросила Катя самым невинным тоном и сразу же пожалела.

Потому что он нагнулся к самому ее лицу и шепнул:

— Не одну ночь, три ночи бы не слез.

Катя сразу смутилась до крайности.

Э, братцы! В какие дебри нас занесло, а ведь нам еще работать вместе.

Клавдий Мирон Мамонт решил поиграть в неотразимого самца.

— Клавдий, вы переоцениваете наши с вами возможности, — сказала она, мягко отводя его руку. — Они ограничены служебными рамками.

Он сразу отступился.

— Да, так проще, — сказал он, глядя Кате в глаза. — Зачем все усложнять?

— У жены Виктора Кравцова алиби и есть и нет. На момент обнаружения давность его смерти, как патологоанатом сказал, — не менее четырех дней. Наши из отдела проверили — у жены Кравцова алиби на этот самый «четвертый день»: она работала полную смену, а вот на «пятый и шестой» дни у нее отгулы. Она забрала детей из школы, а что делала потом — никто не знает. Так что и мужа могла убить, и Александру Быкову, — изрек полковник Гущин, выслушав Катин обстоятельный рассказ о сведениях, полученных от парикмахерши Ираиды Гарпуновой.

Катя посетовала про себя: он всегда вот так. Ему про одно объясняешь, а он тут же, словно в пику, о другом. Вытягивание разных нитей из клубка.

Она молча нашла на своем ноутбуке файл, перекачанный из материалов дела, — вещи, изъятые в доме Александры Быковой: сумочка, буклет конкурса красоты в театре «Русская песня». Повернула ноутбук к полковнику Гущину.

— Прочтите это, Федор Матвеевич.

Они сидели в кабинете Гущина — Катя и Клавдий Мамонтов. Катя косилась в его сторону — спокоен до безобразия!

Она все никак не могла решить для себя, как же теперь ей себя с ним вести. Вроде вчера и не случилось ничего такого. Клавдий довез ее до дома на Фрунзенской набережной. Катя решила не вставать в позу — мол, я сама доеду на такси. Они всю дорогу после Патриков молчали.

Когда Катя вышла из машины, Клавдий опустил стекло. Он по-прежнему помалкивал, но вдруг расплылся в такой светлой глуповатой улыбке, что у Кати зачесалось все внутри и самой захотелось рассмеяться. Но она лишь бросила небрежно: