Татьяна Степанова - Грехи и мифы Патриарших прудов

Полковник Гущин повернул дело с объяснительной Кравцова к себе и стал читать сам.

— Сразу после аварии, когда и полутора часов еще не истекло, Кравцов сам пишет, что увидел на дороге голую и покрытую кровью Пелопею Кутайсову. А через сутки и впоследствии он уже об этой детали — о крови, что заметил на ней, — не упоминает, — сказала Катя.

Гущин прочел объяснительную, прочел допросы.

— Странная вещь, — продолжала Катя. — Нигде больше он об этом не говорит.

— Может, он ошибся?

— Не думаю, Федор Матвеевич. Первые показания всегда самые яркие.

— Кравцов мог соврать.

— Мог. А если он в своей объяснительной не соврал? Чья это кровь? Помните, что нам Мамонтов говорил, — когда он приехал на место аварии, Пелопея фактически умирала, лежала в луже крови, вся кровью перепачканная. То есть Мамонтов тоже видел, что она в крови. Но он решил, будто это кровь от ран в момент аварии. А вот Кравцов в первый момент заявил, что девушка уже была окровавленной до аварии. Если это правда, то чья это кровь? Ее собственная — это первое, что приходит на ум. Что она уже была ранена, когда выскочила на дорогу. Помните, Мамонтов про рану говорил у нее на бедре — глубокую, с сильным кровотечением. Он все боялся, что задета бедренная артерия, и пытался ее зажать руками..

— Но врачи в один голос твердили, что все повреждения были нанесены девушке в результате наезда.

— И врачи ошибаются, Федор Матвеевич. Это могла быть ее кровь. Кто-то ранил ее. По логике вещей, это мог быть сам Кравцов — если он похититель и маньяк. Тогда понятно, почему он впоследствии ни разу об этом факте не упомянул. Для него было намного выгоднее, чтобы все считали, что раны Пелопеи — результат простого наезда, а не иного, предшествовавшего наезду преступления. Но если Кравцов не похищал девушку, а действительно увидел ее в крови на дороге ночью, голой, то… да, она могла быть ранена кем-то еще. Если это не ее кровь, то, значит, это кровь кого-то еще. Кровь человека, о котором мы пока вообще ничего не знаем.

Полковник Гущин закрыл дело, поднялся, достал мобильный. Он набрал номер и включил громкую связь.

— Алло, инспектор Мамонтов? Клавдий, это полковник Гущин, уголовный розыск.

Катя вся обратилась в слух. Надо же, у центуриона Клавдия Мирона Мамонта водится мобила. Что прогресс делает!

— Клавдий, припомните, пожалуйста, это вы брали на месте аварии объяснительную от Кравцова?

— Нет, я с него объяснительную не брал. Я бы с него там такую объяснительную взял, если бы мне позволили… Мне не позволили. Наши из ГАИ увели его от меня, посадили в машину дежурную. Он там писал. Мне плевать, что он там написал, что говорил — я вам сказал, не верьте, это все было вранье.

Баритон Клавдия Мирона Мамонта наполнил кабинет. Катя слушала чутко.

— Вы в то время, три года назад, жизнью Кравцова плотно интересовались, кругом его общения. Скажите, вам такие фамилия и имя — Быкова Александра, скульпторша садовых и кладбищенских фигурок, — не попадались?

— Нет. Я такой не знаю. Быкова… скульпторша? Нет, точно не знаю ее. Я бы скульпторшу запомнил. А что случилось у вас?

— Еще одно убийство, — сказал Гущин. — Слушайте, Клавдий… Вы ведь сейчас временно отстранены?

— Так точно, я рапорт написал.

— Ладно, эта каша сварится, я не об этом. Вы фактически сейчас свободны от службы?

— Можно сказать и так.

— Я вам перезвоню вечером. Я сейчас занят, перезвоню вам позднее. Надо кое-что обсудить с вами. У меня одно предложение появилось.

Гущин дал отбой и направился к двери.

Катя подумала: он так и не сказал, что думает насчет объяснительной Кравцова и его первичных показаний.

И что за секреты появились у него, что за планы в отношении Клавдия Мамонтова?

Неожиданный визит полицейских — флегматичного с виду толстяка-полковника и его молодой помощницы — вызвал у Феодоры, юной жены Платона Кутайсова, целую гамму чувств, сложных по своей природе, где доминировали тревога и неуверенность в будущем.

Она забеспокоилась настолько сильно, что решила: лучше пусть Платон не видит ее такой. У мужа все еще были дела на Большой Ордынке, и Феодора сказала, что поедет пока навестить отца. Платон не возражал, он нежно поцеловал Феодору в губы и…

Его рука скользнула ей между ног, лаская сладкий треугольник, пока язык его блуждал у жены во рту. Они стояли у дверей разоренного ресторана, внутри. Им было плевать, что их видят рабочие и менеджер. Наконец Платон отпустил ее, сказав: бери машину, малыш. Я вызову себе такси.