Франк Тилье - Жил-был раз, жил-был два

Андреас Абержель. Фотограф.

Сжимая в руке томик с манифестом, Габриэль бегом вернулся к машине и закрылся в салоне.

— Абержель замешан!

В мобильнике были слышны звуки дорожного движения: Поль куда-то ехал. После секундной паузы капитан жандармерии ответил:

— Как ты узнал?

— Я могу говорить?

— Давай. Мартини едет следом в служебной машине. Мы только что выяснили, и часа не прошло, что фотограф причастен. Но, мать твою, ты-то как это узнал, если тебе положено сейчас сидеть дома и отдыхать?

Габриэль почувствовал напряженность в его голосе, но решил выдать часть правды. Рассказал, как ему пришло в голову съездить в Польшу, как он спустился в подземелье под загородным домом Арвеля Гаэки, потом описал тайное общество Ксифопага. Зато он ни словом не упомянул о штампах на телах и связи с медицинским университетом Белостока, потому что собирался отправиться туда после их разговора.

В двух тысячах километров от него Поль мчался во весь дух по автостраде А6. Он глянул в зеркало заднего вида, словно боялся, что их подслушают, убавил звук в колонках, подключенных к телефону через bluetooth.

— Черт возьми, Габриэль! Такого уговора не было и…

— Их было четверо, — продолжил тот, пропустив мимо ушей попреки. — Траскман, Гаэка, Абержель и какой-то четвертый маньяк с инициалами «Д. К.». Больше пятнадцати лет назад они написали манифест, который устанавливает кучу правил относительно того, как следует совершать идеальное преступление и представлять его широкой публике, не будучи пойманным. Эти типы собирались раз в месяц, они похищали людей и… изображали их или выводили в качестве персонажей в своих произведениях искусства. Если следовать их логике, то вполне вероятно, что бо́льшая часть романов Траскмана, а не только «Последняя рукопись», опубликованных после две тысячи пятнадцатого года, скрывают преступления. Что касается Арвеля Гаэки, то речь шла о картинах, написанных a priori здесь, в Польше, которые он потом дарил знакомым, не вводя тех в курс дела…

Поль не верил своим ушам. То, что рассказывал Габриэль, звучало как чистое безумие.

— Что до Андреаса Абержеля, его делом были фотографии. Снимки, созданные на оцинкованных столах, когда жертвы были уже мертвы. Судмедэксперт тут ни при чем. Абержель, без сомнения, смешивал свои снимки с фотографиями других тел, которые он делал в зале для вскрытий, чтобы они затерялись в общей массе. Чтобы посетители смотрели на его преступления, не видя их по-настоящему, и становились чем-то вроде невольных соучастников.

— Я не понимаю. Ты говоришь о подземелье. Так кто удерживал Жюли? Траскман или Гаэка? Ты же видел, как и я, секретную комнату у писателя.

— Оба. Я думаю, что… что Траскман был действительно влюблен в Жюли и что он на протяжении нескольких лет держал ее в своем доме, возможно без ведома организации. Одним из фундаментальных принципов сообщества было полное отсутствие связи как с другими членами, так и с жертвами. А Траскман познакомился с Жюли в Сагасе и влюбился в нее. Он был с ней связан, а значит, пошел против манифеста, написанного его же собственной рукой двумя годами раньше. По-моему, с одной стороны, для него было важно сообщество со своими мерзкими преступлениями, а с другой — Жюли. До тех пор, пока… не знаю. Может, его дружки в конце концов все узнали и захватили Жюли. А может, если судить по заключительной части манифеста, Траскман сам отдал мою дочь этим скотам, прежде чем пустить себе пулю в голову, потому что не мог больше всего этого выдерживать. Не будем забывать, что он получал анонимные письма от Эскиме. Как бы то ни было, Жюли присутствует на картине Гаэки. Она… значит, она была заключена в подземелье в Польше. И теоретически, среди «фотографий» Андреаса Абержеля должна быть…

Габриэль был не в силах договорить фразу. Поль уперся затылком в подголовник. Руки вцепились в руль. Он хотел бы сдержаться, но это было невозможно.

— Она там была, — пробормотал он на одном дыхании. — Крупный план… расширенного зрачка был выставлен в Токийском дворце, снимок датируется две тысячи семнадцатым, тем годом, когда застрелился Траскман… Мне очень жаль, что приходится сообщать тебе это таким образом, Габриэль, но я не мог не сказать. Тебе не следовало звонить мне, тебе не следовало… Она мертва, Габриэль.

Габриэль почувствовал, как телефон выскальзывает у него из рук. Подступали слезы, задрожали ноздри. На том конце Поль расслышал звук хлопнувшей дверцы, отдаленные рыдания, хриплые крики. Сделав глубокий вдох, с повлажневшими глазами, жандарм попытался обуздать эмоции. Сраная жизнь. Две или три минуты спустя до него снова донесся голос Габриэля: