Франк Тилье - Жил-был раз, жил-был два

Пальцем она указала в угол:

— Ваша стояла вот здесь, среди всех этих жестяных табличек. По-видимому, он дорожил ею, потому что хранил, в то время как… — Она глянула на Габриэля, сложив руки на шали. — Я хочу сказать, было много других полотен с лицами. Женщины и мужчины с выставленной напоказ плотью, избитые, всегда в каких-то извращенных композициях. И сам цвет, этот запекшийся красный… И лица, которые смотрели на вас с ужасающим или ужаснувшимся видом… «Лики ужаса», так я их называла. Я видела эти полотна, когда тайком приходила сюда. А когда возвращалась в следующий раз, некоторые из них уже исчезали. Но ваша дочь никогда его не покидала.

— А что случалось с другими?

— По-моему, он их дарил.

— Сколько таких он написал? Сколько лиц?

— Я не знаю. Двадцать? Знаете, через несколько дней после вашего визита кое-что произошло… Меня так взволновал ваш приход и то, что вы мне открыли, что я больше не могла заснуть. Мне было необходимо поговорить об этом с кем-то из моих брюссельских подруг по бридж-клубу… Я им никогда не рассказывала о живописи мужа. И тогда одна из них обмолвилась, что видела подобную картину в доме у своей знакомой.

У Габриэля замерло сердце.

— Как-то в октябре после полудня мой шофер отвез меня туда. Картина висела в кабинете ее мужа, богатого бизнесмена… И это действительно была работа Анри. Лицо молодого человека. Просто… леденящее. По словам жены, оно там находилось уже много лет, но о происхождении она ничего не знала.

— А этот ее муж все еще жив?

— Да, да.

— И вы можете дать мне его адрес?

— Это километрах в тридцати отсюда, я дам вам адрес, как только мы спустимся. Вы думаете… что там тоже может быть кровь?

— Не исключено.

Симона съежилась с угловатостью паука, к которому поднесли горящую спичку. Ей не просто было холодно. Ей было страшно. Она страшилась человека, которым, возможно, являлся ее муж.

— Короче, что касается именно вашей картины, вскоре после антиквара появилась женщина. Странная женщина. Молодая, в татуировках, с восточноевропейским акцентом… Сначала я подумала, что полька, но она была русской. У них немного другая, раскатистая манера произносить звук «р».

В полутьме комнаты Габриэль затаил дыхание. Ванда…

— Она узнала о смерти Анри и теперь хотела выяснить, остались ли еще картины с лицами, объяснив, что один ее друг готов заплатить хорошую цену за одну-две такие работы. Я ответила, что неделей раньше она могла бы забрать последнюю, и увидела, как ее лицо исказилось, когда она поняла, что у меня нет никакой информации о покупателе. Она оставила мне свое имя и номер телефона, чтобы связаться с ней, если тот же человек вернется за другими предметами. Ее звали Ванда что-то.

— Ванда Гершвиц, — глухо подсказал Габриэль.

— Да, именно… А вы явились через четыре года после всех остальных, держа под мышкой картину, которую она когда-то разыскивала. Я вам все рассказала, в точности как делаю это сейчас. Вы попросили у меня телефон этой Ванды. Полагаю, вы собираетесь сделать это и теперь. Я сохранила его, он в блокноте, который лежит на первом этаже… — Симона вздохнула: — Видеть вас сейчас и слышать, как вы задаете те же вопросы… словно все пошло по второму кругу. Только три месяца назад вы ничего не сказали о крови… О вероятности того, что мой муж был замешан в совершенно гнусную историю. Все эти лица… И его безграничная завороженность смертью… Господи, что это значит?

В голове у Габриэля все наконец-то прояснилось. Находка у антиквара летом привела его в этот дом. Дальше он добрался до Ванды. Легко вообразить, в какое он впал возбуждение, когда Симона упомянула Гершвиц: двенадцать лет спустя он напал на след той, кто назвалась фальшивым именем в гостинице «У скалы». На ней он сосредоточил всю свою энергию и весь свой гнев: заставить ее заговорить означало найти Жюли.

Тогда он поменял и свою внешность, и личность, чтобы проникнуть в ее мир. Он предпочел пойти самым прямым путем, не затевая полицейского расследования по всей форме, неизбежно слишком долгого и кропотливого, к которому его к тому же все равно бы не подпустили. Он же хотел держать все под контролем.

Вдова записала номер телефона на листе бумаги. Оторвала исписанный краешек и вложила его в руку Габриэля:

— Это мой номер. Я хочу, чтобы вы мне позвонили, если… если что-то узнаете.

Габриэль кивнул и сунул бумажку в карман куртки. С разрешения хозяйки обыскал мастерскую — чего, очевидно, не сделал в первый раз, слишком зациклившись на мыслях о Ванде. Может, где-то лежит еще одна картина? Он переставил банки, баллоны, перерыл газетные кипы.