Марек Краевский - Эринии

— Про что? — Попельский чуть не поперхнулся собственной слюной.

— Про мученическую смерть, — повторил Махль. — Это какое-то проявление безумия старика. Итак, представьте себе, пан комиссар, что Шалаховский-старший завещал все свое огромное имущество монахам-студитам, при условии, что его сын, Тадеуш Шалаховский, которого он в завещании называет «байстрюком», умрет естественной смертью, не потерпев мучительных страданий. Короче говоря: если Тадеуш упокоится в собственной постели, монахи получат все имущество. Кончиной, лишенной страданий, автор завещания считает самоубийство, даже самое ужасное, а также смерть в результате болезни, даже если недуг окажется длительным. Зато честные отцы не получат ни гроша для своих сирот, если — обратите внимание! — байстрюк Тадеуш погибнет в муках.

— А кому, согласно завещанию, достанется имущество в случае, — Попельскому отнюдь не было смешно, — если Тадеуш действительно погибнет мученической смертью?

— Родным, конечно.

— А у него есть какие-то родственники? — Комиссар напрягся, а потом стал шарить по карманам в поисках сигарет. — Потому что если есть, то именно им могло быть выгодно то, чтобы он умер в муках.

— В ваших размышлениях заметна логика человека, который изучал Аристотеля. — Адвокат пододвинул собеседнику серебряный поднос с сигаретами. — Его единственными родными являются сын Тадеуш и внук Анджей.

— Как повел себя Тадеуш Шалаховский, когда десять лет назад прочитал этот завещание?

— Ознакомился с кошмарной условием, которое, в свою очередь, — Махль задумался, — является доказательством лютой ненависти, которую Клеменс испытывал к Тадеушу. Он стремился, чтобы Тадеуш погиб в муках. И все только потому, что, по его собственному убеждению, парень не был похож на него! Но… — Меценас очнулся от воспоминаний. — Что было дальше с Тадеушем Шалаховским, после того как я сообщил ему про условие получения наследства? Ничего. Он снял у меня комнату под лестницей и жил там десять лет, вплоть до недавнего времени. Несколько дней назад переехал. Вот и все. — Махль дотянулся до звонка и громко заколотил по нему. — Ну, и где этот кофе?!

— Он сказал, что было причиной переезда?

— Год назад Тадеуш Шалаховский серьезно заболел чахоткой, потерял работу и перестал платить за квартиру. Задолжал за полгода. Это и была причина. Я и так отнесся к нему очень терпеливо из-за его больного сына.

— А куда он переехал?

— Не знаю, он не оставил адреса. Я простил ему долг и выкинул его, потому что это помещение ждет один сапожник, который исправно будет платить…

Попельский потушил окурок. Ирод, то бишь Шалаховский, думал он, сказал мне на фабрике ультрамарина, что хотел, чтобы его растерзали иудеи. То есть стремился погибнуть смертью мученика… Как он подготовил эту мученическую кончину? Это было просто и вместе с этим невероятно ужасно — убил Геню Питку так, чтобы все думали, что это ритуальное убийство. Потом собирался поджечь синагогу, наблюдать за погромами, чтобы наконец сообщить иудеям: «Это я убил, все эти волнения из-за меня!» Тогда бы они его линчевали, а его сын получил бы огромное наследство от деда. Но это не удалось, потому что я спутал ему планы. Слишком быстро схватили Анатоля Малецкого, в чью вину все поверили. И прежде всего я, потому что я его даже наказал… Тогда Шалаховский похитил Казю Марковского, переломал ему ноги, потому что ожидал, что взбешенный мститель, то есть я, забью его киркой. А откуда он знал, что я — мститель? Ведь это Валерий Питка, который целовал мне руки в костеле, объявил всем львовянам: «Попельский — мститель». Может, Шалаховский стоял в толпе у кафедры? Потом он лишь случайно избежал моего наказания, потому что со мной случился приступ эпилепсии. Он постоянно опережает меня на шаг. Он мог быть здесь, в этой каморке под лестницей, если бы Махль, эта жадная свинья, не выкинул его на улицу! Сейчас Ирод сидел бы в наручниках возле моих ног, если бы не эта жирный, трусливый и жадный попугай!

— Больше всего меня удивляет, пан меценас, — сердито сказал он, — что вы так запросто выкинули на улицу несчастного чахоточного с его больным эпилепсией сыном.

— Простите, но не вам меня упрекать, — Махль сказал это ласково, не глядя в глаза полицейскому. — Вы тоже далеко не Катон, когда выполняете свои обязанности… А кроме того, каждый из нас имеет какие-то угрызения совести… Каждый из нас, sit venia verbo [86] Простите мне ( лат. ). , является Орестом… Как говорят христиане, каждый несет свой крест… А вот, наконец, и кофе!