Марек Краевский - Реки Аида

Попельский с удовольствием осмотрелся по кабинету профессора, где было много сувениров из прежнего, разрушенного войной мира — огромная австрийская карта Галиции и Лодомерии, гравюры, демонстрирующие вид Львова с Высокого Замка, а также портрет серьезного господина в монокле, на которого профессор был весьма похож.

С приятным удивлением и не без некоторого чувства зависти он заметил, что профессор в течение этих двенадцати лет почти не изменился. Его тонкое, длинное лицо, увенчанное высокой густой шевелюрой, было почти совершенно лишено морщин. На первый взгляд было видно только две, которые бежали от носа к уголкам губ.

Кульчинский угостил гостя папиросой, а потом присмотрелся внимательно к незнакомцу, как будто пытаясь прочесть в его глазах цель прибытия.

— Ах, я вспомнил! — закричал он вдруг. — От ксендза Блихарского, да! У меня в книжке записан срок этого визита, но я не помню его цели… Если бы ксендз пожелал мне напомнить…

— Конечно, — ответил Попельский. — Я пришел забрать цветок в горшке, который пан профессор постарался раздобыть на просьбу ксендза доктора…

Кульчинский обошел стол кругом и еще раз присмотрелся внимательно к своему гостю, который только что выдохнул облачко дыма.

— И вы уполномоченный инфулата Милика по делам библиотеки, да? Правильно я записал? Ксендз доктор Францишек Лысак?

— Да.

Кульчинский погасил окурок и снова присмотрелся к Попельскому. Тот почувствовал дрожь — предвестник опасности узнавания.

— Могу ли я спросить, в насколько большом помещении будет стоять этот цветок и почему ксендз доктор Блихарский пожелал себе именно стефанотис?

— Стоять он будет в читальном зале. — Попельский надвинул шляпу на глаза и почувствовал влагу на макушке головы. — Ксендз доктор хотел бы именно там иметь красивый, презентабельный цветок, который бы радовал глаза выпускников… А что может подойти лучше, чем прекрасный образец природы в месте, где изучают, между прочим, creatio ex nihilo ?

Он сейчас же пожалел об этом объяснении. Не знал взглядов Кульчинского, но и так сильно сомневался в том, что как биолог и ученый он разделяет религиозную концепцию о «сотворении мира из ничего». Выругался про себя. Не ожидал вопроса о месте хранения цветка и не подготовил себе лучшего и — прежде всего — простого ответа.

— Большой тот читальный зал? — доспросил еще профессор.

— Большой, — ответил Попельский и огляделся вокруг. — В два раза больше кабинета пана профессора…

— Завидую такому научному пространству. — Кульчинский улыбнулся. — Но и радуюсь ему… Чем больше воздуха, тем лучше… Знаете, этот цветок, стефанотис, оказывает вредное воздействие на людей, которые имеют аллергию на его сильный запах… В большом помещении его токсичность, конечно, слабее…

— Потому что запахи поднимаются вверх?

— Для сравнения: ладан в костеле пахнет гораздо меньше, чем в какой-то каморке… В нефе костела менее концентрирован. Если бы такая аллергик оказался с этим цветком в какой-то дыре, то мог бы даже утратить дыхание и…

— Умереть?

— Да, даже умереть, — ответил профессор и посмотрел на часы. — Прошу прощения, времени у меня немного… Обязанности ректора… — Он подошел к телефонному аппарату и нажал рычаг. — Пани Форм, прошу принести с окна стефанотис для ксендза… для ксендза…

— Лысака, — подсказал Попельский, поздравляя себя в душе с прозорливостью. Фамилия «Лысак» для лысого мужчины была так неправдоподобна, что могла бы быть настоящей. Никто разыскиваемый не принял бы фамилии, которая бы облегчила разоблачение.

Профессор Кульчинский положил трубку и подошел к своему гостю. Взяв его легко под руку и проводил до двери кабинета.

— С Богом, ксендз Лысак. — Он улыбнулся слегка. — А может, ксендз Лыссый?

Первый за сегодня важный разговор Попельского закончился не совсем так, как он думал.

Коляска заехала на улицу Канония в четверть третьего. Она остановилась под домом, ворота которого были украшены масонскими символами. Попельский, одетый уже в цивильное, вышел из него и сел к коляску. На сиденье рядом поставил горшок со стефанотисом.

Коляска двинулась по вымощенной улочке, ведущей к костелу Святого Креста. Она повернула у него направо, на улицу Святокрестовую.

— Смотри, Эди, — сказал возница, немолодой уже мужчина с лицом, покрытым белыми и розовыми шрамами после ожогов. — В том разрушенном доме на Кройцштрассе, 5 находился когда-то первоклассный бордель…