Мария Шкатулова - Виза на смерть

Он снял с себя все, даже белье, с отвращением натянул на себя Костины вещи, которые в беспорядке валялись в шкафу, и надел ботинки, чуть жавшие ему большой палец. Выключил магнитолу, плеснул на тлеющие угли немного воды, на кухне вымыл чашку, из которой пил, и, прихватив ворох своей одежды, приступил к самому главному.

Когда на трупе была застегнута последняя пуговица, он встал с колен и вытер пот — Костя был чуть худее его, но весил не меньше восьмидесяти пяти. Виктор Васильевич оглядел результаты своих трудов и нахмурился. Все было хорошо, одежда сидела как влитая, и даже прическа была почти как у него — русые, с легкой сединой коротко стриженные волосы. Но лицо… «Похож, но не я» — с тоской подумал Виктор Васильевич и вдруг почувствовал, что страшно устал. Прилив энергии, который он ощутил, когда мысль о подмене пришла ему в голову, внезапно сменился страхом и апатией. Что, если он ошибся и что-то неправильно рассчитал? Что он в этом понимает? Если труп сразу найдут и легко опознают, тогда ему точно придет конец. Не переиграть ли все назад, пока не поздно?..

Он сел на корточки и принялся расстегивать свою рубашку, надетую на труп, но тут же понял, что никакая сила не заставит его снова надеть ее на себя. «Надо протереть пуговицы, — думал он в панике, — тут везде мои отпечатки — на пряжке, на очках… Что делать?..»

Он почувствовал, что на него снова накатывает истерика, и попытался взять себя в руки. «Где-то я видел какую-то химию… Может?.. Да нет бред… при чем тут химия? Просто протереть…»

И вдруг он вспомнил, что в подсобке, среди банок с краской, в глаза ему бросилась бутылка с надписью «Серная кислота». Мысль еще не успела окончательно оформиться у него в голове, но уже начала приобретать некоторые очертания. Виктор Васильевич бросился в подсобку и там, между банкой олифы и пачкой обойного клея, действительно стояла пыльная бутыль. Он осторожно открыл ее, и ему в нос шибанул резкий запах.

Он вернулся назад, взял с письменного стола пару газет и тщательно завернул бутыль в несколько слоев. «Теперь ни одна собака…»

Он прошелся по дому проверить, не осталось ли следов убийства, стер свои отпечатки, прихватил пистолет, кислоту, кейс, рассовал по карманам Костины ключи, документы и банковские карточки. Когда стемнело, перенес труп в багажник, запер дом и сел за руль.

Поселок был пуст. Шел сильный снег, и машину слегка заносило на поворотах. Добравшись по бетонке до Дмитровского шоссе, он отъехал еще километров на пятнадцать, свернул на проселочную дорогу, убедившись, что вокруг никого нет, сбросил труп в кювет, спустился сам, вытащил из кармана бутыль с кислотой и в этот момент услышал шум мотора. Плеснув как попало на лицо кислотой, он бросился наверх и едва успел тронуться с места, как из-за поворота появился раздолбанный грузовичок.

Через двадцать минут, оказавшись на безопасном расстоянии, он остановил машину, приоткрыл окно и обессиленно откинулся на спинку сиденья. Засыпать труп он не успел, но это еще полбеды — при таком снегопаде через несколько минут его и так занесет. Но что делать с лицом? Вернуться и вылить оставшуюся кислоту? А если он попадется? Если на даче у него еще оставался какой-то шанс отвертеться, то там, возле трупа, в Костиной машине, в его одежде и с его документами — ни малейшего. Придется оставить все как есть и спрятаться. На всю оставшуюся жизнь.

Прошло полгода. Виктор Васильевич Шрамков жил в подмосковном Реутове в однокомнатной квартире, которую снимал за сто долларов в месяц. Денег у него было немного — только то, что ему удалось снять по Костиным банковским карточкам в первые дни после убийства. Он сильно похудел, отрастил волосы, и если бы кто-нибудь из прежних знакомых встретил его на улице, ни за что бы не узнал. Впрочем, из дома он выходил редко — в соседний магазин и газетный киоск за прессой. В криминальной хронике «Московского комсомольца» он прочитал, что его обезображенный труп нашли в сорока километрах от Москвы в снегу у проселочной дороги. Лежа на кровати, он думал, что это еще ничего не значит и успокаиваться рано — заметка могла появиться до опознания. Вот если бы написали, что его похоронили… Он пытался представить себе панихиду в Голубом зале на Смоленке и заваленную цветами могилу, но картинка тут же разваливалась: предположить, что менты — идиоты, еще можно, но обмануть родителей?.. Никогда. Он ловил себя на том, что ему хочется съездить на Востряковское кладбище, но что-то останавливало его: он никак не мог понять, чего боится больше — увидеть собственную могилу или не увидеть и понять, что его все еще ищут.