Песах Амнуэль - Расследования Берковича 7 [сборник]

— Дал, — отрезала Наташа. — Ты так думаешь. И ты прав.

— Что? — поразился Беркович. — Ты-то почему так решила?

— Видишь ли, я знаю, что произошло между Мишей и этим…

— Откуда? Даже Ира не знает!

— Знает. Просто говорить не хочет. Она ведь мне и рассказала…

— Так, — сказал Беркович. — То, что ты скажешь, может оказаться важным для следствия, я запишу это на диктофон, а потом, если будет нужно, ты дашь официальные показания.

Утром в воскресенье, приехав в управление, он сидел напротив инспектора Хутиэли и во второй раз слушал запись. Вайншток и Збарский познакомились восемь лет назад — еще в России. Вайншток был удачливым бизнесменом — много таких развелось в начале девяностых. А Збарский мало что смыслил в бизнесе, но умел работать с людьми. Он стал у Вайнштока менеджером и узнал о том, каким путем приобрел его работодатель свое состояние. Збарский боготворил Иру и ничего от нее не скрывал, поэтому жена узнала о планах мужа. Михаил начал шантажировать хозяина, Ира была против, тем более, что это становилось опасным, а муж не хотел остановитья. В Москве стали происходить заказные убийства, и Ира боялась даже не столько за мужа, сколько за маленького сына. Она-то и уговорила Михаила репатриироваться — как раз во-время, когда фирма Вайнштока потеряла уйму денег во время первого «черного вторника».

Кто ж знал, что Марк и Михаил встретятся в Израиле? Вроде бы другая жизнь, другие отношения, все новое. Но Миша знал, видимо, о Марке такое, что позволяло ему и в Израиле тянуть с бывшего хозяина деньги. Ира рассказала об этом Наташе, взяв с нее слово ничего не говорить Борису. Только полицию не хватало вмешивать в их сложные отношения! Ира была уверена, что найдет выход.

Но первым его нашел Вайншток.

— Это мотив, — сказал Хутиэли. — А способ? Он ведь и сам ел суп — даже больше, чем другие.

— Поев, он ушел в лес и не появлялся почти полчаса, хотя и утверждает, что отсутствовал не больше минуты, — сказал Беркович. — Я спрашивал у Хана, он говорит, что грибной яд можно нейтрализовать, если сразу после его употребления принять сильное рвотное. Так и поступил Вайншток.

— Почему ты в этом уверен?

— Вот повторные анализы. Я не специалист, но палатный врач утверждает, что вместе с ядом или сразу после Вайншток действительно принял необходимые меры… Хан с этим выводом согласен.

— Почему это не обнаружили сразу? — нахмурился Хутиэли.

— Обычная нерасторопность! Привезли людей с отравлениями, сделали все, что необходимо, один умер, остальные выжили, кто думал о том, что нужно сделать полный анализ крови?

— Неужели Вайншток хотел смерти и женщины с мальчиком?

— Не думаю. Ирэн не любит грибной суп, она съела несколько ложек за компанию, Ицику тоже налили немного… А мужчины налегали. Под водочку…

— Грибы нужно покупать в банках, — сказал Хутиэли. — Что за нелепое занятие — собирать их в лесу? Странные вы люди…

Шломо Барка каждое утро приходил на перекресток двух приморских улиц, устанавливал на небольшой площади легкий постамент из пенопласта, забирался на него и замирал, изображая из себя статую в классическом стиле. Когда-то он работал в театре, но никогда не рассказывал даже близким знакомым — в каком именно. Прогнали его, по словам Шломо, из-за интриг, но все, кто знал Барку, полагали, что театральная карьера не задалась по причине если не бездарности, то, во всяком случае, не очень большого артистического таланта, которым обладал этот средних лет, среднего роста и, видимо, средних способностей мужчина. Жил он один, снимал двухкомнатную квартиру в непрестижном и дешевом районе Тель-Авива.

Может, ему стоило поменять специальность, но в своем призвании Барка был почему-то уверен. Некоторое время он показывал на улицах сценки и читал монологи, даже пробовал петь совершенно не оперным голосом, и все эти усилия привели только к тому, что Барку начали обходить стороной завсегдатаи улицы Рамбам, а случайные прохожие хихикали и бросали в коробку мелочь, не стоившую того, чтобы терять время.

Однажды Барка увидел по телевизору живую статую, покрытую позолотой и действительно похожую на роденовского Мыслителя. Статуя сидела на скамье у входа в парижский Нотр-Дам и, судя по окружавшей толпе, пользовалась изрядным успехом. Тогда-то Барка и понял: вот шанс! Он купил серебряной краски, изготовил одежду, подчеркивавшую рельеф фигуры, вымазал лицо, нацепил серебряный парик, из пенопласта вырезил постамент и в ближайшую пятницу изобразил на пешеходной улице Рамбам статую в стиле Фидия.