Ю Несбё - Нож [litres с оптимизированной обложкой]

– Юхан?

Из дома донесся голос Фриды, и он услышал звук ее шагов на лестнице. А потом прямо у его уха, смешиваясь с запахом табака и чего-то терпкого, звериного, раздался шепот:

– На кладбище Спасителя есть могильный камень. Там похоронен Валентин Йертсен. Надеюсь получить от тебя весточку через двое суток.

Фрида дошла до верха лестницы и направилась к двери на террасу, но осталась стоять в проеме, освещаемая горящим в доме светом.

– Брр, холодно как!.. – сказала она, складывая на груди руки. – Я слышала голоса.

– По мнению судебных психиатров, это плохой знак, – улыбнулся Юхан Крон и хотел шагнуть к ней в дом, но не успел: жена уже высунула голову на террасу и посмотрела по сторонам.

Потом она взглянула на него и поинтересовалась:

– Ты разговаривал сам с собой?

Крон огляделся. Терраса была пуста. Финне исчез.

– Репетировал речь в защиту подсудимого, – ответил он, облегченно выдохнул и вошел внутрь, в тепло их дома, в объятия своей жены. Почувствовав, как Фрида отстраняется, чтобы посмотреть на мужа, он прижал ее к себе еще крепче, чтобы у нее не было ни единого шанса прочитать выражение его лица и заметить что-то неладное. Юхан Крон был уверен, что в данном случае, если супруга вдруг узнает правду, никакие речи не помогут. Он слишком хорошо знал Фриду и ее принципы, касающиеся адюльтера: она осудит его на пожизненное одиночество, позволит ему видеться с детьми, но не с ней. Черт бы побрал этого наблюдательного Свейна Финне!

Катрина услышала детский плач еще на лестнице, и это заставило ее ускорить шаг, хотя она прекрасно знала, что ребенок находится в надежных руках Бьёрна. В бледных руках с мягкой кожей и округлыми толстыми пальцами, которые сделают все, что надо. Ни больше ни меньше. Ей не на что жаловаться. И Катрина попыталась оставить все как есть. Она видела, что происходит с некоторыми женщинами, когда они становятся матерями. Они превращаются в деспотов, которые считают, что солнце и все небесные планеты вращаются вокруг матерей и их детей. Они внезапно начинают демонстрировать недовольство и легкое пренебрежение к своим мужьям, если те недостаточно быстро проявляют реакцию – и желательно телепатические способности – в отношении нужд матери и ребенка. Причем непререкаемое право определять нужды последнего, разумеется, принадлежит матери: она, так сказать, имеет сразу два голоса.

Нет, Катрина определенно не хотела становиться одной из этих дамочек. Но похоже, в ней все равно имелась их частичка. Разве ей порой не хотелось обругать Бьёрна, унизить мужа, увидеть, как он скорчится и покорится? Катрина не знала, почему у нее иногда возникает подобное желание, а также как это возможно осуществить на практике, потому что Бьёрн всегда опережал ее, улаживал все вопросы, которые могли лечь в основу предметной критики. Но разумеется, ничто не разочаровывает больше, чем человек лучше тебя, который каждый день держит перед тобой зеркало, в результате чего ты со временем начинаешь ненавидеть свое собственное отражение.

Нет, Катрина Братт не испытывала ненависти к себе, сказать так было бы преувеличением. Просто время от времени она думала, что Бьёрн слишком хорош для нее. Не в смысле слишком привлекателен , а слишком добр , просто раздражающе добр . Жизнь каждого из них могла бы быть чуточку лучше, если бы Бьёрн выбрал в спутницы жизни похожую на себя женщину, свою землячку, какую-нибудь приземленную пышнотелую доярку, добродушную, веселую и хозяйственную. Детский крик прекратился, как только Катрина повернула ключ в замке их квартиры. Она открыла дверь.

Бьёрн стоял в коридоре и держал на руках Герта. Сынишка смотрел на нее большими голубыми, мокрыми от слез глазами; крупные белокурые кудряшки забавно торчали на детской головенке, напоминая пружинки. Мальчика назвали Гертом в честь отца Катрины, и даже это предложил Бьёрн. А сейчас лицо малыша озарила такая улыбка, что Катрине стало хорошо до боли в сердце и комка в горле. Она сбросила пальто прямо на пол и подошла к ним. Бьёрн поцеловал ее в щеку и протянул ребенка. Она прижала к себе маленькое тельце и почувствовала запах молока, срыгнутой пищи, теплой детской кожи и чего-то сладкого, неотразимого, присущего только ее Герту. Она закрыла глаза и почувствовала себя дома. По-настоящему дома.

Она ошиблась. Их жизнь не могла быть лучше. Их только трое, сейчас и навсегда, это данность.

– Ты никак плачешь, – сказал Бьёрн.

Сперва Катрина подумала, что его замечание относилось к Герту, но потом поняла, что муж говорит с ней и что он прав.