Татьяна Степанова - Умру вместе с тобой

– Давно. Я не помню. А что… она правда убита? Где?

– Скажи, скажи сам нам это. – Журавлева снова вмешалась. – Ты же не мог все так просто оставить. Ты снова начал к ней приставать. А когда она опять прогнала тебя, ты ее убил! А сейчас приехал взглянуть, что и как. Убийц всегда тянет на место преступления.

– Да заткнись ты, стерва! – заорал на Журавлеву Прохоров. – У нее не все дома, что вы ее слушаете! Она сама… это тебя она гнала, потому что ты как назойливая муха. Ты ее доставала своей болтовней! И она не знала, как тебя отшить. Она мне говорила, что вы… что ты…

Глеб Прохоров умолк, поняв что…

– А, так вы знакомы с вашей соседкой по даче гораздо ближе, чем кажется. В курсе таких вещей. – Катя решила вмешаться в этот крик на дороге.

Прохоров глянул на нее тяжело. И его лицо… оно дрогнуло, и на нем отразились замешательство, беспокойство и еще что-то… неуловимое, но крайне важное, что пока не поддавалось расшифровке. Катя поняла, что задела какую-то очень чувствительную струну этого типа. И еще она поняла, что он им лжет. И ложь скрыта в тех скудных косноязычных фразах, которые он так нехотя цедит. А что там, под этими фразами? Что под этой ложью?

Глеб Прохоров стоял, широко расставив ноги… в джинсах… в майке. Нет, не на дачной дороге перед ними. А на втором этаже своего загородного дома. И это было в июле. Жаркий, сладкий июль…

Три месяца назад.

Со второго этажа двор соседки был виден как на ладони. Грядки с клубникой. Кусты смородины. Клумба с оранжевыми настурциями. Солнце стояло в зените. И кругом было так тихо. Понедельник. Большинство соседей приезжали только на выходные. У Прохорова выпали свободные дни. И он пил, глушил пиво на даче, пялился в телик. Ждал звонков на мобильный. Но они не приходили. Время отпусков…

Он увидел соседку. Она шла к кустам смородины в купальнике. Купив недостроенный дом и занявшись его строительством и отделкой, Глеб Прохоров сначала думал, что его соседка иностранка. Или мигрантка. Потом он спросил в дачном магазине. И ему сказали. Про себя он отметил, что она… Афия… метиска, полукровка. И она была такой… Он никогда не видел прежде таких, как она. Он все чаще, когда бывал на даче, поднимался на второй этаж и тайком, как мальчишка, пялился на ее участок.

Афия шла мимо кустов черной смородины, и ее кожа… ее атласная темная кожа светилась, словно отражая солнечный свет. Вот она завела руки за спину и сняла бюстгальтер от купальника.

Прохоров отпрянул от окна. И ринулся за своим армейским полевым биноклем. Вернулся, припал к нему.

У нее была упругая грудь идеальной формы. Она вскинула руки вверх и потянулась. Как пантера.

Прохоров ощутил великий жар во всем теле. Стало даже больно. Никогда, никогда, никогда он не испытывал такого… вот такого… Как это назвать? Даже когда во второй день Нового года они завалились с приятелями в ночной клуб в Питере – это после крестного хода трезвенников, что проводился первого января, и им кликнули клич – надо поддержать, потому что народу-то маловато. Первого – кто трезвый? И там, в этой питерской дыре, вертевшаяся на шесте девка соскочила со сцены, уже совсем голая, после стриптиза, в одних серебряных бикини, и плюхнулась к нему на колени, заводя его, обнимая за шею, дыша сладкой малиной леденца. И он засунул в ее трусики на завязках свою руку с пятитысячной купюрой и ощутил, какая она влажная и горячая в промежности. Но даже тогда на пике он не испытывал такого жара… такого смятения, которое ощущал сейчас, подглядывая за этой черной… черной… черной…

Афия укрепила на старой яблоне шланг и надела насадку. Потом подошла к крану и открыла воду – импровизированный летний душ. Она вернулась и встала под прохладные струи воды. И сняла бикини.

Прохоров смотрел, как она моется. Как она моет себя. Орошает водой свое тело. Опустил бинокль. Прижал руку к низу живота, где расплывалось на джинсах влажное пятно. Если вот так, когда просто смотришь… то как же будет, когда с ней в постели… Как взрыв.

Он не находил себе места весь тот день. Он не пил пиво, не смотрел телик. Он не спал, не валялся на тахте среди стружек, недоделок ремонта. Он умирал.

И уже вечером часу в одиннадцатом, когда синие сумерки окутали дачи, пошел купаться на озеро. Бухнулся в воду, плавал, нырял. Плавал кролем на тот берег и обратно. Старался изнурить себя, чтобы устать. Чтобы уснуть дома бревном.

Из воды он увидел ее. Она появилась на берегу озера, когда взошла луна. И села на скамейку, врытую в землю. Первой мыслью Прохорова было – она знала, что он подглядывает за ней в бинокль. Поэтому и пришла, провоцируя, возбуждая его. Потом он решил, что нет – это совпадение. И какое! Сердце глухо билось. Он вышел на берег весь мокрый. Тоже голый, как и она там, на участке. Только в плавках.