Ларс Кеплер - Гипнотизер [litres]

Симоне лежала в постели. Мысли толклись в голове и болезненно разбегались в разных направлениях. Наконец над городом начало светать. Перед тем как Эрик вернулся из Каролинской больницы, она ненадолго задремала. Он пытался не шуметь, но Симоне проснулась, когда он сел на кровать. Эрик сказал, что примет душ. По его виду Симоне определила, что он опять наглотался таблеток. С бьющимся сердцем она спросила, как звали полицейского, что звонил ночью, но Эрик не ответил. Симоне увидела, что он уснул прямо посреди разговора. Она сказала, что набрала номер, и ей ответила какая-то хихикавшая женщина, которая назвалась Даниэллой. Эрик не смог удержаться в состоянии бодрствования и снова задремал. Тогда она закричала на него, стала требовать ответа, упрекать, что он разрушил все именно тогда, когда она снова поверила ему.

Симоне сидела в постели и смотрела на мужа. Казалось, что он не понимает ее возмущения. Она подумала, что больше не останется с ним. И произнесла слова, которые много раз обдумывала, но которые всегда казались ей такими далекими, такими мучительными и означали крах всего:

— Наверное, нам лучше развестись.

Симоне вышла из спальни, прихватив подушку и одеяло, услышала, как скрипнула кровать у нее за спиной. Она надеялась, что муж пойдет за ней, утешит, расскажет, что случилось. Но он остался в постели, и Симоне закрылась в комнате для гостей. Она долго плакала, потом высморкалась. Легла на диван и попыталась уснуть, но поняла, что сегодня утром не в силах видеть свою семью. Симоне пошла в ванную, умылась, почистила зубы, накрасилась и оделась. Беньямин еще спал. Она оставила записку у него на столе и вышла из квартиры, чтобы позавтракать где-нибудь по дороге в галерею.

Симоне долго сидела и читала в кафе с огромными окнами в Королевском парке, пытаясь впихнуть в себя бутерброд. В окно она видела десятки людей, готовящихся к какому-то представлению. Перед большой стеной развернули розовые шатры. Вокруг площадки поставили ограждение. Вдруг кто-то по ошибке пустил петарду: сверкнуло, в воздух взлетел фейерверк. Люди дернулись и что-то закричали друг другу. Ракета взорвалась прозрачно-синим в светлом небе, и эхо хлопка прокатилось между фасадами домов.

Вторник, восьмое декабря,

первая половина дня

Двое раскрошившихся, словно бы изъеденных коррозией людей держат серый эмбрион. Художник Сим Шульман смешал охру, гематит, оксид магния и уголь с животным жиром, а потом быстрыми мазками нанес краски на большие каменные плиты. Мягкие, полные любви черты. Вместо карандаша Шульман использовал палочку с обугленным концом. Эту технику он позаимствовал у мадленской культуры. Пятнадцать тысяч лет назад удивительные пещерные художники как никогда правдоподобно рисовали яростно рвущихся вперед быков, играющих оленей и танцующих птиц.

Вместо зверей Сим Шульман рисовал людей: теплых, парящих в воздухе и как бы случайно находящих контурами друг на друга. Когда Симоне увидела его работы в первый раз, она немедленно предложила ему персональную выставку в своей галерее.

Свои густые черные волосы Шульман обычно собирал в хвост на макушке. Темные резкие черты лица выдавали наполовину иракское происхождение. Он вырос в Тенсте, где его мать-одиночка, Анита, работала продавщицей в супермаркете «Иса».

В двенадцать лет Шульман связался с молодежной бандой, члены которой упражнялись в единоборствах и отнимали у подростков деньги и сигареты. Однажды утром Сима нашли на заднем сиденье стоящего на парковке автомобиля. Он нанюхался клея и лежал без сознания, температура тела упала, и когда скорая наконец прибыла в Тенсту, его сердце остановилось.

Сима спасли, и он начал проходить реабилитационную программу для молодежи. Он должен был окончить среднюю школу и освоить какую-нибудь профессию. Сим заявил, что хочет быть художником, не очень понимая, что это значит. Социальный служащий связался со Школой культуры и шведским художником Чеве Линдбергом. Шульман рассказывал Симоне, что он испытал, придя в первый раз в ателье Линдберга. В огромной светлой комнате пахло скипидаром и масляной краской. На двух столах разевали рты ссорящиеся лица. Год спустя Шульмана приняли в Академию искусств как самого юного за всю ее историю ученика. Шульману было всего шестнадцать.

— Нет, каменные плиты надо расположить пониже, — сказала Симоне Ильве, своей помощнице. — Чтобы фотограф осветил их не в лоб. В каталоге будет смотреться красиво. Мы просто поставим их на пол, прислоним к стене и направим свет…