Инге Кристенс - Руны смерти, руны любви [litres]

«Да, этого у тебя не отнять, – подумала Рикке, глядя на лоб Хенрика, покрытый мелкими капельками пота. – Доверие внушать ты умеешь».

Самой ей было совсем не жарко, даже наоборот, несмотря на то, что в комнате было хорошо натоплено при наглухо закрытых окнах.

– Главное – это восхищение, – пояснил Хенрик. – Я так искренне восхищался красотой моих избранниц, и вел себя так деликатно, даже робко, что ни одна из рыбок не сорвалась с крючка. А в машине все было просто – инъекция снотворного, плед сверху и тихая романтическая поездка по Копенгагену. Как говорят братья-норвежцы: «Ros ikke fisken før den er på kjele» [151] «Хвалите рыбу, пока она не попала в кастрюлю» (норвежск.) . Чудесный способ, причем совершенно безопасный, ибо не оставляет никаких следов в биографии жертвы. И, если бы даже, кто-то из них отказался посмотреть мои работы, то никогда бы не связал робкого чудаковатого любителя живописи с монстром по прозвищу Татуировщик. Знала бы ты, милая, с каким удовольствием я читал все, что обо мне писали. А уж как приятно мне было помогать тебе искать меня… Ты определенно родилась с серебряной ложкой во рту, Рикке. Ты получила ответ на все свои вопросы. Надеюсь, твое любопытство удовлетворено?

– А где ты делал это? У себя дома?

– Да, милая, на той самой постели, на которой мы так сладко любили друг друга, только застилал ее полиэтиленовой пленкой. Ты никогда не обращала внимания на кольца? Ну да, ты же никогда не заглядывала под кровать…

Хенрик встал. Рикке вспомнила, что она психолог и поторопилась сказать:

– Я понимаю тебя, Хенрик! Понимаю! Моя мать была таким же деспотом, как и твой отец! Мы с тобой – собратья по несчастью…

– Если бы ты понимала меня… – начал Хенрик, снова вставляя шар в рот Рикке.

Договаривать он не стал, вздохнул печально, погладил Рикке по щеке и вернулся к столу.

Вот теперь уже никакой надежды не осталось. Ни на то, что Хенрик шутит, ни на то, что его удастся переубедить. Добро пожаловать в Хельхейм, [152] Хельхейм – в германо-скандинавской мифологии мир мертвых, один из девяти миров, холодное, темное и туманное место, окруженное непроходимой рекой Гьёлль. Рикке! Будучи не в силах выносить весь этот ужас, Рикке впала в состояние, похожее на беспамятство. Все чувства притупились, окружающий мир заволокло вязким туманом, через который звуки доходили с трудом, четкие очертания предметов расплылись, тело больше не болело, озноб исчез, но и жарко не было желаний никаких не осталось, время, казалось, замерло. Рикке дышала, сердце ее билось, кровь бежала по сосудам, глаза видели какие-то пятна, до ушей доносились какие-то звуки, но это уже было не похоже на жизнь и еще не похоже на смерть…

Очнулась Рикке от острой, пронзительной боли в животе. Сразу же вспомнила, где она находится, поняла, что Хенрик начал делать татуировку, а еще поняла, что он оседлал ее бедра, придавил к дивану весом своего тела и дергаться и извиваться теперь не получается, разве что только головой можно двигать.

Хенрик успел раздеться. Багровый член его задорно торчал вверх, но сейчас это зрелище Рикке совершенно не вдохновляло. Она только с сожалением подумала о том, что Хенрик вряд ли даст ей пососать его. А то бы можно было бы сомкнуть зубы покрепче и постараться прихватить с собой в Хельхейм частичку Хенрика, а то и всего, ведь ранения пенисов сопровождаются большой кровопотерей. От боли Хенрик может потерять сознание и изойти кровью. Но Хенрик не дурак, поэтому умирать Рикке придется с этим проклятым шариком во рту.

– Рикке! – окрик Хенрика хлестнул, словно бич. – Лежи спокойно! Тебе же самой будет приятно, если татуировка получится красивой. Это же последнее украшение в твоей жизни.

Очень нужно Рикке такое «украшение»! Можно подумать, что она о нем просила.

– Рука у меня легкая, – глумился Хенрик. – До сих пор никто не жаловался. Ты будешь довольна.

Еще укол, еще, еще…

Наступил момент, когда новые порции боли перестали ощущаться, а немного позже по животу вместо боли начало разливаться тепло, обжигающее, но, в какой-то мере, приятное… Рикке почувствовала, что внизу стала мокрой. Хенрик тоже ощутил это, то ли задом почувствовал, то ли уловил своим хваленым обонянием хорошо известный ему запах соков Рикке.

– Я не ошибался на твой счет, милая, – хриплым от возбуждения голосом сказал он. – Ты умеешь находить наслаждение в боли.

Он прервал процесс и поочередно коснулся своей адской машинкой набухших сосков Рикке, нежная кожа которых еще не отошла после вчерашнего. Коснулся не для того, чтобы оставить отметину, а просто чтобы уколоть. Получилось так больно, так восхитительно больно, так замечательно больно, что кожа Рикке от наслаждения покрылась мурашками, глаза заволокло пеленой, а соки из лона хлынули просто ручьем. Иглы татуировальной машины превратились в тысячи иголочек, уколы которых ощущались не только на животе, но и по всему телу Рикке, а вздыбленное мужское достоинство Хенрика, которое еще больше увеличилось в размерах, стало таким желанным, как прежде. Рикке продолжала ненавидеть Хенрика, но боль и страх ушли, уступив место наслаждению, а ненависть придавала всему происходящему оттенок утонченно-порочной изысканности, новый, неизведанный еще оттенок. Хенрик продолжал свое дело, но по шумному тяжелому дыханию, блеску в глазах, раскрасневшемуся лицу и по тому, как то и дело ему приходилось облизывать пересохшие губы, чувствовалось, насколько он возбужден.