Абир Мукерджи - Человек с большим будущим

Мы уже добрались до окраин Белого города и ехали по Читпур-роуд. Вдоль широких улиц высились внушительные особняки – дома преуспевающих торговцев, сколотивших состояние на продаже всего на свете, от хлопка до опиума.

– Какое необычное имя – Несокрушим, – заметил я.

– На самом деле меня зовут не так, сэр, – ответил Банерджи. – Мое настоящее имя Сурендранатх. Это одно из имен Индры, царя богов. К сожалению, младший инспектор Дигби счел, что произносить его слишком сложно, и переименовал меня в Несокрушима [12] В оригинале Surrender-not – не сдающийся ( англ. ). .

– И как вам такой вариант, сержант?

Он беспокойно поерзал на сиденье.

– Меня и похуже называли, сэр. Учитывая, что большинство ваших соотечественников от природы не способны произнести иностранное имя, если в нем более одного слога, Несокрушим – не самый плохой вариант.

Некоторое время мы ехали в тишине, но скоро молчание стало меня тяготить. Кроме того, мне хотелось поближе узнать этого юношу, ведь помимо слуг и мелких чиновников он был, можно сказать, первым настоящим индийцем, с кем мне довелось познакомиться с момента приезда. Я попросил его рассказать о себе.

– Мое детство прошло в Шьямбазаре [13] Район Калькутты. , – начал он. – Потом я учился в Англии, в пансионе, а затем в университете.

Отец Банерджи, калькуттский барристер [14] Адвокат высшего ранга, имеющий право выступать в суде. , всех своих трех сыновей отправил учиться в Англию – сперва в Хэрроу, затем в Оксбридж. Банерджи был самым младшим. Один из его братьев пошел по стопам отца, стал юристом и вступил в адвокатуру в Линкольнс-Инн [15] Одна из четырех профессиональных юридических ассоциаций в Лондоне. . Другой стал довольно известным врачом. Что касается Банерджи, отец настаивал, чтобы тот делал карьеру в Индийской гражданской службе, легендарной ICS, но, несмотря на престижность такого пути, юноша не хотел провести свою жизнь за маранием бумаг. Вместо этого он решил поступить на службу в полицию.

– И что на это сказал ваш отец? – поинтересовался я.

– Он недоволен, – ответил сержант. – Отец поддерживает борьбу за автономию. Он говорит, что, служа в Имперской полиции, я помогаю британцам угнетать наших соотечественников.

– А сами вы того же мнения?

Перед тем как дать ответ, Банерджи немного подумал.

– Я полагаю, сэр, что когда-нибудь, возможно, у нас действительно будет автономия. Или может случиться так, что британцы совсем уедут. И если так выйдет, я очень сомневаюсь, что в моей стране мигом воцарится мир и согласие, что бы ни думал на эту тему Ганди. Убийства в Индии никуда не денутся. Если вы уедете, сэр, нам, индийцам, понадобятся знания и опыт, чтобы занять должности, которые вы освободите. И это касается, в частности, правоохранительных органов.

Все это не было похоже на горячие речи в поддержку империи, которые я ожидал бы услышать от полицейского. Как англичанин, я привык считать, что местные всегда или за нас, или против, а те, кто служит в Имперской полиции, наверняка из числа самых преданных. В конце концов, на них и держится система. И то, что по крайней мере один из них придерживается таких неоднозначных взглядов, меня поразило.

Должен признаться, моя первая неделя в Калькутте поселила во мне заметное чувство неловкости. Мне доводилось и раньше встречаться с индийцами. Я даже воевал бок о бок с некоторыми из них. Помню Ипр в 1915 году, самоубийственную контратаку, организованную нашими генералами в жалкой деревушке под названием Лангемарк. Сипаи из Третьего Лахорского подразделения, в основном сикхи и пуштуны, шли в атаку без всякой надежды на успех и полегли там, так и не увидев немецких позиций. Они погибли как герои. И теперь здесь, в Калькутте, мне было неприятно видеть, как мы обходимся с их соотечественниками в их же собственной стране.

– А вас, сэр, что привело в Калькутту? – спросил Банерджи.

Я молчал.

Что я мог ему сказать?

Что я пережил войну, на которой погибли мои друзья и брат? Что я был ранен и отправлен домой, где узнал, что, пока я восстанавливал силы в госпитале, моя жена умерла от гриппа? Что я устал от Англии, в которую больше не верил? Рассказывать все это местному было бы дурным тоном. Поэтому я ответил ему так же, как отвечал всем прочим:

– Мне до смерти надоел дождь, сержант.

Моя мать умерла, когда мне было шесть. Отец служил директором местной школы. В приходе он пользовался некоторым авторитетом, но за его пределами никакого влияния не имел. Вскоре он женился снова, меня же сочли лишним и отослали в Хедерли, ничем не примечательную школу-пансион в богом забытом уголке на юго-западе, настолько удаленном от сколь-нибудь значимых населенных пунктов, насколько это только возможно в Англии.