Фред Варгас: Течет Сена

Адамберг покачал головой. Сейчас Данглару комиссар не нравился, хотя обычно он считал его довольно красивым. Данглару всегда не нравилось, когда комиссар был с ним не согласен. Лейтенант все время упрекал себя в непостоянстве и размышлял об относительности эстетических суждений. Если красота сразу же исчезает, когда ты сердишься, какой шанс у нее выжить в этом мире? И на чем основывать устойчивые критерии настоящей красоты? И где оказывается эта отвергнутая настоящая красота? В несравнимой форме? В соединении формы и идеи? В идее, которая предполагает форму?

— Дерьмо, — пробормотал Данглар. — Хочу пить.

— Не сейчас. Мы были на вокзалах. Не думаю, что наш тип обязан жить в Париже или в его окрестностях. Пять конвертов путешествовали в кармане. Такой аккуратный человек, как он, не затруднится пройти несколько аллей и приехать, ради безопасности. Не может быть и речи о том, чтобы терять время на вокзалах. Мы ничего не выиграем, если начнем оттуда.

— Но нужно ли начинать вообще? Надо ли заниматься этими пятью дерьмовыми письмами?

— Это надо обдумать, — сказал Адамберг, вытаскивая новый листок бумаги из своего ящика.

Комиссар некоторое время рисовал, в то время как Данглар молча вернулся к размышлениям о красоте.

— И это возвращает нас к Васко, — сказал Адамберг.

— Он ничего не принес после торшера, и, однако, было три новых письма. Видите, тут нет ничего общего.

— Нужно начинать с Васко, — повторил Адамберг.

— Это не имеет смысла, — резко проговорил Данглар.

— Ничего страшного, смыслом займемся позже. Мне нужно знать, почему этот человек решил расположиться лагерем перед нашей дверью.

— Сейчас он уже ушел со своим барахлом.

— Ничего, это может подождать до завтра.

Вечер был очень теплым. Можно было гулять в рубашке. Данглар снова вспотел, поднимаясь по лестнице с покупками. Он купил картофель и сосиски на ужин детям и еще землянику. Через два дня пятеро детей уезжают на каникулы. Он еще не думал, как проведет это короткое одиночество. Он думал, главным образом, что будет много спать и много пить — что невозможно было проделывать с легким сердцем перед сердитыми взорами дочерей. Данглар чистил картофель — он оказался способным на это. Он думал о торшере Васко да Гама. Было бы любопытно увидеть комнату, где жил этот старикан, на улочке 14-ого округа. Васко показывал ему черно-белую фотографию, и комната оказалась так захламлена, что невозможно было понять, где пол, а где потолок. Васко уточнил, что «низ здесь», и, смущаясь, перевернул фотографию. Адамберг ничего из него не вытрясет завтра. Адамберг — сумасшедший. Самое время, чтобы сентябрь принес настоящие дела. Лето прошло под шелест потоков бумаг, звуки автомобильных рожков и фантастических допросов. По его мнению, для Адамберга лето прошло впустую. Лучше бы он уехал в свои горы вместо того, чтобы ходить кругами, как хищник, вокруг этих пяти несчастных писем. То есть, мелкий хищник, мысленно поправился он, — не очень большой, вроде рыси, скажем так. Данглар недовольно прищелкнул языком и сложил картофель в миску, чтобы промыть. Нет, Адамберг не имел ничего общего с рысью, он не так подтянут, как кошачьи. Сейчас он, должно быть, гуляет с карандашом в кармане. Данглар даже немного позавидовал.

Адамберг прогуливался по набережным Сены. Как большинство провинциалов, он любил эти прогулки, в то время как парижане в основном замечали, что там пахнет мочой. Сильная дневная жара нагрела камни парапета, на которые он сел. Комиссар терпеливо ждал грозы. Она началась с резкого порыва ветра и с маленьких капелек воды, которые хотели его напугать. Но, в конечном счете, было все. Гром, сдвоенные молнии, настоящий потоп. Сидя и положив руки на парапет, Адамберг старался не упустить ничего. Мимо бежали мокрые люди. В тот вечер он остался один на берегу Сены. Вода уже текла потоками под ногами. Весь этот грохот звучал музыкой после тех дней, когда он только и делал, что подшивал документы, ждал почтальона и смотрел, как Васко да Гама плюется косточками. Брюки прилипли к бедрам. У него возникло ощущение, что он не может больше шевелиться, поскольку погребен под массой воды, но, в то же время, он и центр, и повелитель бури. Эта огромная власть, полученная бесплатно и без усилий и заслуг, восхищала его. Адамберг вытер струи воды с лица. Если бы убийца мог найти свои четверть часа славы в каждой грозе, как он, если бы он действительно чувствовал себя Богом в каждый ливень-потоп, как он, то без сомнения никогда никого бы не убил. Надо полагать, что грозы оставляют убийцу безразличным, и это действительно было плохо. Комиссара беспокоило объявленное второе убийство. Адамберг чувствовал, что эта угроза не пустое бахвальство, что кто-то действительно может быть в опасности. Но кто, где, когда? Привлекал именно этот призрачный аспект расследования, которое шло из ничего, из вакуума, из темноты.