Николай Леонов: Смерть на взлетной полосе [сборник]

Ознакомившись с документами, дежурный не выразил ни малейшего удивления, как будто только и ждал того момента, когда прибудет полковник из Москвы. Он позвонил куда‑то по внутренней линии и, закончив разговор, коротко сориентировал:

— Второй этаж, налево. Кабинет 212.

Перейдя «вертушку», Лев поднялся на второй этаж и вскоре уже входил в просторное помещение, где современная офисная мебель была расставлена на коврах, сплошняком устилавших пол в лучших традициях советской эпохи.

— Добрый день, — вежливо поздоровался он с высоким темноволосым мужчиной, поднявшимся из‑за стола ему навстречу. — Полковник Гуров. Я провожу дополнительное расследование по поводу обстоятельств гибели Курбанского Леонида Григорьевича. Вашего, по‑видимому, предшественника.

— Обстоятельств убийства, вы хотели сказать? — с некоторым нажимом уточнил собеседник.

— Дело не в названии, — уклонился от прямого ответа Лев. — Вы, как я понимаю, не так давно на этой должности. Если не секрет, раньше вы имели какое‑то отношение к этой воинской части?

— Самое прямое. Я работал заместителем у Игоря Михайловича.

— Это прекрасно, но, к сожалению, в отличие от вас сам я не имел к этому подразделению такого непосредственного касательства. Игорь Михайлович — это?..

— Иванников Игорь Михайлович. Его назначили командиром части после того, как сместили Курбанского. Присаживайтесь, пожалуйста, неудобно разговаривать стоя.

— Вот оно что, — вполголоса, как бы про себя произнес Гуров, опускаясь на стул. — То есть вы были хорошо знакомы с этим… с Игорем Михайловичем?

Он вновь вспомнил разговор с Орловым и то недоумение, с которым генерал упомянул про «самоубийство во цвете лет» командира, назначенного после проштрафившегося Курбанского.

Узнав, что очередной руководитель части до этого работал в самом тесном контакте с самоубийцей, полковник подумал было, что это поможет внести ясность в обстоятельства его загадочной смерти. Но дальнейшая беседа показала, что надежды эти были ничем не оправданны.

— Мы вместе работали и, разумеется, общались. Но только в деловых рамках. Мы не дружили семьями, если вы это имели в виду, — отрывисто обронил его собеседник, сохраняя на лице полное отсутствие выражения.

— Но… простите, ваше имя‑отчество?

— Гремин Василий Захарович.

— Но, Василий Захарович, ведь для того чтобы составить мнение о человеке, необязательно дружить семьями. Вы виделись и контактировали каждый день, этого вполне достаточно, чтобы понять характер человека, определить, что он собой представляет. Как по‑вашему, Иванников был склонен к эмоциональным, спонтанным решениям? Часто он действовал, находясь под властью порыва?

— По‑моему, нет. Игорь Михайлович был очень уравновешенным человеком. Он не только не принимал решений, руководствуясь какими‑то порывами, но я даже не слышал, чтобы он когда‑нибудь голос повышал. Это был очень корректный, сдержанный и воспитанный человек. И, признаюсь, я не совсем понимаю, почему вы обо всем этом спрашиваете.

— Причина очевидна. Ведь в части произошло не только убийство. Незадолго до этого здесь имел место суицид, и в обоих случаях в качестве жертвы выступает, так сказать, первое лицо. Два командира части, бывший и действующий, один за другим отправились на тот свет, согласитесь, это не может не вызывать вопросов.

— А вам поручено расследовать суицид? — холодно и как‑то отчужденно проговорил Гремин.

— Мне поручено провести комплексную проверку, — в тон ему ответил Гуров.

— Так или иначе, мне больше нечего добавить к сказанному. С Игорем Михайловичем мы встречались только на работе, и его самоубийство для меня такая же неразрешимая загадка, как и для всех.

— Хорошо, — кивнул Лев, поняв, что по этой теме больше ничего не добьется. — Но, надеюсь, относительно недавнего убийства вам есть что сказать. Есть версия, что между Курбанским и авиаинженером существовала давняя неприязнь. Что вам известно об этом?

— То же, что и всем. Ходили слухи, что они из‑за чего‑то повздорили, но в чем именно там заключалось дело, я не вникал. Считаю недопустимым вмешиваться в чужие личные отношения. И не люблю, когда вмешиваются в мои.

Чем дальше продолжалась эта крайне неконструктивная беседа, тем больше Гуров убеждался, что от нее никакого толку не будет.

«Такое ощущение, что он заранее ответы на все вопросы себе на бумажку записал и наизусть вызубрил, — размышлял он, выслушивая очередную дежурную фразу. — Предварительная подготовка ощущается явно. Не для того ли Сеня консультировался с начальством, прежде чем меня сюда везти? Он доложил своим, те доложили Гремину. Атас, дескать, полная боевая готовность — неприятель близко. Нет, похоже, у вышестоящих мне здесь больших результатов не добиться. Нужно попробовать окунуться в массы».