Ирина Лобусова: Дьяволы с Люстдорфской дороги

Бумажные папки, сложенные одна на другую, горели сразу со всех сторон. Огонь охватывал и толстую картонную обложку, и листки, исписанные мелким почерком. Каждый листик – человеческая судьба, по строчкам которой теперь плясало пламя…

Японец хотел увидеть Таню: час назад ей передал это один из его бандитов, разыскав ее в подвале кабачка на Садовой, где вместе со всем персоналом и несколькими своими людьми она пережидала четвертый день боев. К своей квартире на Елисаветинской Таня просто боялась подойти.

Совсем рядом, на Конной, разгорелся страшный кровавый бой. И даже с других улиц были видны огромные баррикады, сооруженные из скамеек и обломков мебели, взятой из брошенных квартир.

Люди в панике бежали из своих домов, пытаясь укрыться от страшного свиста пуль, летящих сразу со всех сторон, от этого самого страшного танца на земле – танца смерти.

Бои истощили Одессу, закутали в кровавое покрывало, обожгли шквальным огнем. Следуя по пятам за человеком Японца, Таня с болью в сердце смотрела на страшные следы войны. Ее любимая, ее родная Одесса, всегда похожая на веселую нарядную барышню, вдруг приняла страшный облик черной вдовы с кровавым мечом в руке. И ужас этого превращения колол Таню в самое сердце – так же, как и любого жителя города, всегда воспринимающего зло, причиненное Одессе, как зло, причиненное родному и очень дорогому человеку.

Еще на подходе к Регистрационному бюро были видны черные снопы пламени от гигантского костра, и Тане не надо было спрашивать, что это такое. Она все поняла и так.

Таня пошла к Японцу, который стоял чуть в отдалении от своих людей, пристально глядя в огонь.

– Ты – там, – ткнув в самую гущу огня позолоченным набалдашником трости, подмигнул ей Японец, – ты в самой серединке. Горит Алмазная. Нет документа – нет человека. Никто больше не узнает ее историю.

– Никто больше не узнает ее историю… – машинально повторила Таня.

– Теперь ты чиста и безгрешна перед законом так же, как и мы все, а значит, настало время начать новую жизнь, – усмехнулся он.

А дальше он сказал такое, от чего Таня перепугалась.

– Пойдешь в Оперный театр, – произнес Японец.

– Куда? – Таня не поверила своим ушам, с ужасом взглянув на него.

– Я же сказал: в Оперный театр. Пойдешь туда работать. Налеты больше не для тебя. Я ведь обещал тебе что-то придумать? Вот я и придумал: пойдешь в Оперный театр статисткой! – пояснил Японец.

– Какой Оперный театр? – Таня, все еще в шоке, обвела рукой территорию войны, – театр сейчас? Сейчас ТЕАТР?!

– А что тут такого? Ребята пошумят и успокоятся, – усмехнулся Японец, – а театр будет работать.

– В каком смысле?

– Да в самом прямом! Буржуи знаешь как театр любят? А золото сколько в театр носят? А заезжие гастролеры пойдут, как война закончится? А все закончится со дня на день. И люди пойдут развлекаться. Ты мысль мою улавливаешь?

– Вполне. – Таня действительно начала понимать. Это было придумано неплохо – работать в изнанке Оперного театра, так, чтобы не заподозрил никто. Открывался такой полет для фантазии, от которого у Тани просто загорелись глаза. Это заметил и Японец. Он с удовлетворением кивнул:

– Пойдешь в Оперный театр. Статисткой. От меня.

– Но как я пойду? – Таня снова засомневалась. – Я не умею ни петь, ни танцевать! Кто меня туда пустит?

– Подумаешь, делов! – Японец пожал плечами. – Не умеешь плясать – так оно тебе надо? А петь – да как-то споешь. У меня знакомый дирижер там – он все устроит. Придешь, скажешь, что от меня, я записочку тебе напишу, он и возьмет.

– Придуман здорово, – Таня кивнула. – Значит, в Оперный театр? Статисткой?

– Статисткой, – подтвердил Японец, – заживешь честной жизнью – на публике. А связь, как всегда, постарому держать будем. Ты барышня ушлая, сразу сообразишь, что к чему. Да и люди твои без работы не будут. Ты живо пристроишь их к делу.

– Когда идти?

– Как только, так сразу! Ишь, ушлая какая, взяла разгон с Привоза! Подожди, хай вся эта юшка утихнет, тогда и пойдешь!

Через неделю после полного прекращения боев и наступления относительного спокойствия в городе Таня спешила по все еще притихшим улицам счастливая и веселая. Она почти бежала до Каретного переулка. Ей очень хотелось рассказать про всё Володе – про то, что будет служить в Оперном театре, еще про то, что будет учиться петь. На самом деле она всегда восхищалась артистками, но даже не представляла себе, что когда-нибудь тоже ею сможет стать! Пусть даже без слов, пусть – на десятых ролях!