Матвей Ройзман - Вор-невидимка

С помощью лампочки-блиц я сфотографировал крупным планом замок несгораемого шкафа. Потом с разных точек снял подсобную комнату и вышел в мастерскую сфотографировать сидящего за столом мастера.

Значит, глубокие царапины вокруг замка и попытка замазать их — не досужая выдумка старика! Но мне казалась наивной попытка вскрыть несгораемый шкаф каким-то допотопным инструментом. Взломщики, или, как их называют, «медвежатники», действуют куда хитроумнее: еще в царское время известный в уголовном мире Паршин вскрывал несгораемые шкафы, как коробки шпрот, набором особых инструментов. Его считают последним «медвежатником». И в самом деле, после нэпа эта воровская «специальность» у нас почти исчезла: советские люди хранят деньги в сберегательных кассах, а государственные ценности в банках надежно стерегут военизированная охрана и система специальной сигнализации.

— Хоть зарежь, не найду! — воскликнул мастер, прерывая мои размышления. — Недавно я давал статью Савватееву… — Вдруг он хлопнул себя рукой по лбу: — Дубовая башка! Да ведь я спрятал ее в зеленую папку! — и быстро пошел в подсобную комнату.

Я услыхал звяканье ключей, звук открываемой дверцы несгораемого шкафа и снова шелест раскрываемых газет, пришепетывание. ..

Широко распахнулась входная дверь, и в мастерскую вошла невестка мастера — Люба с обеденными судками в руке. Розовая, со слегка заиндевевшими бровями, в светло-серой мерлушковой шапочке, она поздоровалась со мной и спросила, где Андрей Яковлевич. Мы вошли в подсобную комнату; старик сидел на диванчике, откинувшись на его спинку и закрыв глаза.

— Вам плохо? — встревожилась Люба.

— Нет! — ответил он, медленно раскрывая глаза. — Устал.

— Может быть, отвезти вас домой?

— Не надо, Любаша, — сказал мастер. — Сейчас пройдет. Я ведь за весь день выпил только стакан чаю с бубликом.

— Как же вы так? Помните, доктор говорил: вам надо есть понемногу, но часто. А вы?

— Работа, Любаша, работа!

— Вы всегда отвечаете одно и то же. Ну куда это годится?! — воскликнула она. — Я привезла обед… А где Михаил?

— У него оркестр репетирует с гастролером. — Старик достал из судка пирожок с мясом и с аппетитом принялся за него.

— Я сейчас, Любаша… Еще немного посижу… Мы вышли в мастерскую. Люба шепотом объяснила,

что работа над новой скрипкой к конкурсу совсем извела старика. Андрей Яковлевич стал себя плохо чувствовать, участились приступы стенокардии. Я хотел было уйти, но Люба сделала знак, чтобы я подождал, приложила руки к нижнему судочку и с досадой сказала:

— Ну вот, суп остыл!

— Что же вы хотите? На дворе такой морозище!

— Пока на электрической плитке разогреешь… — начала было она.

Но старик услыхал ее слова, и до нас донесся его голос:

— Я сам, сам! Поезжай домой, а то Вовка без тебя плохо ест!

— Ох, уж мне эти деды и бабки! — проговорила Люба, улыбаясь. — Только что богу не молятся на внука! — И шепнула мне: — Не уходите…

Она кивнула головой и легкой походкой вышла из мастерской, оставив после себя запах черемухи.

Золотницкий появился из подсобной комнаты с газетой в руках.

— Вы спрашивали, что я скажу о нынешних статьях? Вот слушайте. «Секрет кремонских скрипок», — прочитал он заголовок статьи и продолжал: — «Ученый Дитыар пришел к выводу, что необычайные свойства скрипок, альтов и виолончелей, сделанных старыми итальянскими мастерами, полностью зависят от лака, которым они покрыты…»

Мастер вздохнул, опустил газету и заявил:

— Лак никакого положительного влияния на скрипку не оказывает. Если хотите знать, всего чище, яснее и сильнее звучит белая скрипка!

Он раздвинул стеклянные створки шкафа и взял незагрунтованную, не покрытую краской и лаком скрипку, на которой уже были натянуты струны:

— Вот-с! Я сушил ее года два, а перед отделкой пробую звук.

Он сыграл несколько гамм. В самом деле, звук был сочный, бархатистый, превосходного тембра.

— Мой соловушко! — Старик поцеловал скрипку. —А для чего же ее покрывают лаком? — спросил я.

— Для того чтобы она выглядела красавицей, чтобы пот от рук скрипача, изменения температуры и влажности воздуха не повредили дерево. Ведь играют на скрипке и в помещении, и на улице, носят ее и в мороз, и в жару, и в дождь! Еще мой учитель Кузьма Порфирьевич Мефодьев обращал главное внимание не на лак, а на грунт.