Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

У себя в комнате он спустил бумажную светомаскировочную штору и включил свет. Не спеша снял кителек, замечательные свои бриджи и хромовые сапожки. Из вещмешка извлек комплект ха-бе бе-у, яловые сапоги, сильно бывшую в употреблении ушанку. Переодевшись, влез в ловкую телогрейку, перепоясался. Несколько раз подпрыгнул, проверяя себя на стук и бряк. Присел на стул, посидел перед дорогой, встал, выключил электричество и растворился во тьме.

Обнаружился Саша на знакомом пустыре. У школьного забора он постоял, прислушиваясь и присматриваясь, а затем быстро и неслышно прошел к трансформаторной будке. Обогнул ее и, уже не торопясь, направился к недалеким зарослям акации.

В кустах он отыскал место поудобнее и прилег на бок, готовый вскочить в любую минуту. Сосал мундштук незажженной папиросы, беззвучно поплевывал, посматривал.

Неизвестный хотел идти незаметно, но получалось это у него плохо: Саша услышал его издалека. Неизвестный шел к будке от Амбулаторного. Подойдя, он повторил Сашин маневр с обходом кругом.

Саша нащупал в сухой путанице прошлогодней травы тощенькую сухую хворостину и переломил ее. Раздался в тишине еле различимый жалкий и тревожный звук.

Неизвестный в два шага достиг стены будки и исчез в ее тени. И снова полная тишина. Секунду, другую, третью.

— Это кто там? — нервным полушепотом спросили от стены.

Прошла еще секунда, и еще одна… Наконец неизвестный возник опять. Осторожно ступая, он медленно приближался к кустам. В правой руке тускло светился нож.

Неслышно, как уж, Саша умело и быстро переполз в другой конец зарослей и, когда неизвестный стал обходить кусты, оказался у него за спиной, поднялся, приближаясь, пошел за ним шаг в шаг.

— Ты что здесь делаешь, паренек? — спросил Саша и одновременно с вопросом ребром ладони безжалостно ударил неизвестного по шее. Тот упал вниз головой.

Темно-синее небо выцветало на востоке. Подходил рассвет. Саша присел рядом с неизвестным, подобрал нож и рассмотрел его: добросовестно выточенная из напильника финяга с наборной плексиглазовой ручкой, по которой тоже цветным плексиглазом выложено имя владельца — Пуха. Пуха закряхтел и открыл глаза. Потаращил их, мало соображая.

— Как тебя зовут? — поинтересовался Саша.

— Пуха, — ответил Пуха.

— Пухой тебя кличут. А зовут как? Как мама с папой назвали?

— Артур, — признался Пуха-Артур.

— Ах, Артур, Артур. Почему же ты такой неосторожный?

Пуха-Артур приподнялся и тоже сел. Он покачал головой из стороны в сторону, проверяя шею, и сказал обиженно:

— Я вас знаю. Вас Сашей зовут.

— Да и я тебя узнал, голубок. Ты у Семеныча сявка.

Пух-Артур оскорбленно сопел, молчал.

— Ну, а профессия у тебя какая помимо воровской?

— Шофер.

— Значит, весь товар отсюда забирать на своей машине будут?

— Не-е, я свою не дал, — независимо возразил Пуха-Артур и осекся: понял, что проговорился. Саша подтвердил это:

— Ясно. На угнанной.

— Ничего я не знаю, ничего я вам не говорил! — загундел Пуха-Артур.

— Не гнуси и слушай меня внимательно, Артур. Сейчас я исчезну, а ты пойдешь и доложишь, что все в порядке…

— А если доложу, что полный непорядок? — злорадно перебил Пуха-Артур.

— Ты засветился, ты нож приметный отдал, ты про машину протрепался. За все это Семеныч тебя по уши в землю вобьет. Вобьет или нет, спрашиваю?

— Вобьет, — тихо согласился Пух-Артур и вдруг обмер от ужаса: он проговорился, что Семеныч — хозяин товара.

— Тогда делай, что я тебе говорю. Как мешки возьмете и разойдетесь, беги, Артур, от них без оглядки. Спрячься, забейся где-нибудь, а лучше тикай из Москвы. Потому что мне твой нож показывать придется. Ты все понял, дурачок?

— Понял, — ответил Пуха-Артур, от страха мало что понимая, но силясь понять.

Саша поднялся и, не оглядываясь, ушел. Покуривая, он сидел в школьном сквере на скамейке до тех пор, пока не услышал урчание автомобиля на пустыре. Тогда он ушел совсем.

Проснулся Саша к вечеру, но до настоящего вечера, до девяти, еще далеко. Можно было не торопиться, и он, попив кипятку и пожевав хлеба с колбасой, вышел на свет божий. Недолго посмотрел, как на пустыре мальчишки гоняют тряпичный мяч, выдул кружку скверного пива у пивного ларька, у метро «Аэропорт» купил полпачки тридцатирублевого мороженого.

Он шел бесконечным Ленинградским шоссе, на ходу расправляясь с царским яством. Время приближалось к семи, но вечернего оживления не было на московских улицах. Москва еще работала, продолжая двенадцатичасовой рабочий день военного времени.