Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

А теперь быстрей — через улицу Горького на просторы самого знаменитого российского тракта.

Со второго этажа сине-голубого троллейбуса армейский капитан рассматривал набегавшее на него Ленинградское шоссе весны 1945 года. Рассматривал с отвычки незнакомый и щемяще родной путь своего детства, своей юности и своей мужской решимости, с которой три года тому назад в последний раз совершил этот путь от дома к войне.

У остановки «Протезный завод» две веселые тетки помогли ему сойти: капитан был при чемодане и здоровенном вещмешке, а левая его рука действовала плохо.

— Спасибо, сестрички! — крикнул он в уплывающую и закрывающуюся дверь и озабоченно осмотрел себя.

Он был франт. Хорошего тонкого сукна коротенький китель с выпуклой ватной грудью и прямыми ватными же плечами, той же материи, роскошные, до ощущения спадающих, бриджи, смятые в гармошку маленькие сапоги дорогого хрома и фуражка, основанием блестящего козырька привычно сидевшая на лихой брови.

Закинув вещмешок за правое плечо и взяв в правую руку чемодан, капитан, скособочась немного, побрел по Шебашевскому переулку. У четырехэтажного красного кирпича здания школы подзадержался.

— Шестьсот сорок вторая, — произнес он с удовольствием знакомые цифры и удивленно дочитал: — женская!

Обидно было: он, Александр Смирнов, учился в этой школе, а сейчас вот, глядите, женская! Но настроение не испортилось: присвистнув, пошел дальше, прищуренными счастливыми глазами рассматривая и узнавая забытое и вдруг знакомое: маленькие дома, большие деревья, волнистую булыжную мостовую.

Справа беспокойно существовал Инвалидный рынок.

Палатки с непонятным товаром, ряды со скудной снедью — картошка, соленые огурцы, соленая капуста, семечки — и люди, торгующие с рук всем, чем можно было торговать обнищавшему за четыре страшных года человеку.

Капитан свернул к торгующей толпе. У крайнего ряда заметил мешок с семечками, подошел, спросил:

— Почем?

— Двадцать рублей, — сурово ответил красномордый спекулянт.

Капитан поставил чемодан, скинул вещмешок, из нагрудного кармана достал толстую пачку денег, вытянул красную тридцатку и сказал строго:

— Стаканчик-то маловат.

— Стандарт.

— Полтора стакана, — приказал капитан и развернулся к красномордому карманом великолепных своих штанов.

Красномордый посмотрел, наконец, на покупателя и сразу же разглядел иконостас: два Знамени, Отечественной всех степеней. Звездочка, медали… И, почтительно ссыпая в оттянутый им же карман семечки, поинтересовался грустно:

— Давно оттуда?

— Оттуда месяц как, а сегодня прямо с поезда.

Красномордый кивнул на левую руку капитана:

— Где лежал?

— В Смоленске, — капитан до хруста в суставах сладострастно потянулся, спросил: — Звать тебя как?

— Петро.

— Вот что, Петя. Я прогуляюсь малость, а ты за вещичками присмотри.

— Слушаюсь, — привычно подчинился Петро, выскочил, скрипя протезом, из ряда, подхватил чемодан, вещмешок и споро припрятал их под прилавок. Капитан слегка кивнул, командирски благодаря, и, шикарно лузгая семечки, двинул в людское море. Он развлекался: щупал перекинутые через чьи-то плечи брюки, листал диковинные книги, рассматривал, присев на корточки, рассыпанные на плащпалатке металлические финтифлюшки.

То ли мальчик, то ли старичок раскладывал на фанерном обломке три листка. Смятые коробом карты мелькали.

— Отгадай бубновый туз — унесешь рублей картуз! — кричал мальчик-старичок и двигал, перебирал, вскидывал три карты.

— Хочу рублей картуз, — сказал капитан и вытянул из своей пачки радужную сотенную.

Мальчик-старичок мгновенно показал ему карты и снова замелькал. Помелькав, заявил торжественно:

— Не отгадаешь туза — стольник мой, отгадаешь — триста твои.

— Готовь триста. Отгадал, — лениво сказал капитан и, стремительно вскинув руку, вырвал из рукава старичка спрятанную карту, потом опять, не торопясь, перевернул карты на фанерке. То были шестерка, девятка, валет.

— Гони три сотни, — капитан показывал, держа двумя пальцами, бубнового туза.

— Грабят! — тонко завопил мальчик-старичок. И за спиной у капитана с угрозой поинтересовались:

— Ты ще бандитствуешь, офицер?

Тельник под грязной белой рубашкой, а поверх — стеганка, прохаря с обширным напуском, косой чубчик под малокозыркой — восьмиклинкой с хвостиком и круглая прыщавая харя с неряшливой молодой щетиной.

— Я тебя не звал, приблатненный, — холодно сказал капитан.