Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— А пошел ты… — злобно огрызнулся Смирнов и двинул к выходу. Важняк догнал его:

— Это что за волосатик?

— Мой дружок хороший, — грустно пояснил Смирнов.

В зале были только местные. Хотя посадку еще и не думали объявлять, пассажиры международного рейса после отмены запрета дружно вывалили на летное поле.

— Кто их выпустил? — спросил Смирнов.

— Я, — гордо ответил важняк. — Неудобно как-то держать их взаперти.

Галина Георгиевна стояла к ним спиной, засунув руки в карманы и зябко подняв плечи. В одиночестве. Чутко уловив чье-то приближение, резко обернулась, увидела Смирнова и жалко улыбнулась ему.

— Замерзли? — серьезно поинтересовался Смирнов.

— Не знаю, не знаю, — быстро сказала она, — вероятно, просто колотит от всего этого ужаса.

— Пойдемте в аэропорт, — предложил он.

— Не хочу.

— Пойдемте, — повторил он, двумя руками за запястья осторожно вытянул ее обе руки из карманов роскошного пальто, и наручники защелкнулись.

— Что это?! — безголосо спросила она, держа перед собой намертво скрепленные руки.

— Наручники, — объяснил Смирнов, — во избежание эксцессов.

— Снимите их немедленно, — приказала она. Пришла в себя сильная дамочка. — Это беззаконие!

— Вот товарищ следователь совсем недавно недоумевал, — не собираясь вступать в дискуссию о правах человека, начал Смирнов о другом, — почему опытный детектив подпустил к себе убийцу. А все просто: он был опоен вами сильнодействующим снотворным. На бутылке с остатками этого пойла — отпечатки ваших пальцев.

— Ложь! Там не может быть никаких отпечатков!

— Тоже любопытный факт, — отнюдь не смутился Смирнов, — на бутылке, из которой наливали, никаких отпечатков. А еще товарищ следователь удивлялся, как один человек может действовать в двух местах одновременно: ремонтировать двигатель и убивать доверчивого сыскаря. Но удивляться не надо: второму пилоту в одном деле помогли. Сыскаря убили вы.

— Ложь! Ложь! — зайдясь, кричала она. Смирнов подождал и продолжил:

— Вас вдвоем видели уголовники, когда вы вели сыскаря на свалку, и очень ему завидовали. Дать ему, что ли, пообещали?

— Ложь! Ложь! — других слов она теперь не знала.

— Когда вы влезали в «ЗиМ», то слегка зацепились, вероятнее всего рукавом, за оторванный кусок железа и оставили там пару ниток. А матерьяльчик-то у вас на пальто весьма редкий, не найдешь здесь ни на ком такого.

— Ложь! Ложь!

— Сейчас вы пойдете в аэропорт и под протокол расскажете обо всем этом в подробностях. И еще о связях и структуре вашей банды. А я полечу в Сингапур.

Господи! После Хаби — Сингапур. Уставшие пассажиры и тропикам не были особо рады: без интереса смотрели на далекие пальмы, на белые здания супераэропорта, на маленьких полуобнаженных людей.

Сначала из багажного отделения перегрузили в санитарную машину тщательно запеленутое нечто, затем в сопровождении двух полицейских с автоматами прошел к бронированному автомобилю командир с сумкой в руках. И только когда обе машины уехали, пассажирам разрешили выйти.

Истомившимся встречающим было позволено выйти на летное поле. Смирнов сошел с трапа одним из первых, и поэтому его сразу увидела Ксюша. Она вырвалась из толстых спиридоновских рук и кинулась ему навстречу.

Смирнов, повесив трость на сгиб руки, остановился, ожидая ее.

— Саня! — кричала Ксюша на бегу. — Дедушка! Дедушка Саня!

Он подхватил ее и поднял, а она подхватила падающую трость и в восторге подняла ею над головой.

И вдруг от самолета зазвучал «Беззаботный» Элвиса Пресли.

Смирнов обернулся. Рок-группа, расчехлив инструменты и кинув футляры на асфальт, самозабвенно наяривала. Не опуская Ксюшу на землю, он подошел к ним и закричал:

— Козлы!

Дэн поднял руку, музыка замолкла и он сказал:

— Вот таким ты должен быть всегда. С внучкой на руках. Таким мы тебя любим, папик!

— Козлы, — повторил он растроганно, поклонился всем этим длинноволосым дурачкам и направился к толпе встречавших. С внучкой на руках. Под «Беззаботного».

Тот апрель был чудесен в Москве. Теплый, беспрерывно солнечный, он все свои тридцать дней жил в напряженном предчувствии небывалого майского счастья. Уже дымились набухавшими почками старые деревья вечно молодых московских бульваров для того, чтобы вскоре вместе с победными салютами взорваться ослепительной зеленью листьев.