Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Вы их нарочно дразните и пугаете, да? — спросила вдруг Матильда.

Смирнов подошел к стройке, серьезно посмотрел на нее и убежденно сказал:

— Ты — умная, Тилли.

Она не услышала комплимент, она предвидела будущее:

— Они захотят вас убить.

— Вот тут-то я их и накрою, Тилли!

— Они жестокие и хитрые!

— На кое-что хитрое есть кое-что с винтом! — весело откликнулся Смирнов.

— Ничего не поняла! — честно призналась Матильда.

— Похабная поговорка это! — признался Смирнов. — Только похабные слова заменены.

Вот только когда прорезалась чистопородная немка. Матильда непримиримо раздула ноздри и сказала возмущенно-короткое:

— Фуй! — не понимая, дурочка, что немецкий звук неприятия в данном случае воспринимался собеседником несколько по-иному. Смирнов захохотал. Матильда обиделась и сообщила холодно: — В подсобке вас Валерий Евсеевич ждет.

— Так что же ты молчала? — азартно закричал Смирнов.

— Вы Жабко пытали, — невинно объяснила чертовка-немка. Пойди пойми — выпытывал он что-то у Жабко или просто пытал. Она торжествующе смотрела на него. Но Смирнов-то знал, как с ней бороться и побеждать: открыв крышку стойки и проходя в подсобку мимо Матильды, он молниеносно поцеловал ее в щеку.

И столик, накрытый большой салфеткой, в подсобке был, и два выкрашенных белой эмалевой краской табурета, и пол подметен, и мешки с коробками разложены в полном порядке, и не воняло ничем.

Не здороваясь, Валерий Евсеевич Межаков, когда-то, в блатном миру, Коммерция, видимо, после длительных размышлений задал риторический вопрос:

— Вот заезжаю я сюда, Александр, когда дежурит, к примеру, Любка, и перед глазами полный бардак. Все разбросано, все рассыпано, дым валит, потому что котлеты горят, вонища — топор вешай. Заезжаю я, когда Матильда дежурит, не как сейчас, не по вызову, неожиданно заезжаю: чистота, порядок, полная санитария и гигиена. Неужто русского человека к чистоте и порядку нельзя приучить?

— Ну, а у тебя, в твоей столовой, как дела в подсобке обстоят?

— Теперь порядок, как в операционной. Перед Матильдой стыдно.

— Вот и выходит, что русского человека к порядку и чистоте приучить очень даже можно. Если постараться, конечно. И даже к честности. Вот тебя, Коммерция, приучили к честности?

— Приучили, — обреченно согласился Валерий Евсеевич. — Ты из меня сейчас жилы тянуть будешь, Александр?

— По необходимости. Самую малость.

— Тогда поскорей. Чтобы до темноты до дому добраться.

— Коммерция, как на духу, как перед Богом, как на очной ставке — откровенно и с достоинством: ты действительно завязал?

— Век свободы не видать. В лагере еще по полному закону.

— Значит, просто так к тебе не ходят, — слегка огорчился Смирнов. — Ну, а в леспромхозе из моих клиентов-законников никого нет?

— Есть, Александр, есть. Да и ты его должен знать. Правда, он сейчас при отсутствии блатарей под ссученного косит, на лесоповале вкалывает, деньги на дорогу и московское первое обустройство зарабатывает. Не хочет с ходу нырять по пути.

— Ты мне кликуху давай, психолог!

— Ящик.

— Витенька! — умилился Смирнов. — Клиент с младых его ногтей! Что-то давно о нем ничего не слыхал.

— Он, Александр, старался в Москве не работать. Да и жанр поменял: сначала в маршрутники подался, а потом на гостиничные гастроли вышел.

— И больше блатных, кроме Каина на пристани, в леспромхозе никого?

— Никого, Александр. Шелупонь: тунеядцы, проститутки, административно высланные.

— Сегодня, как стемнеет, я должен повидать Витеньку, Евсеевич.

— Ну, а я-то здесь причем?

— Припусти, припусти хвостик, Коммерция, и не забывай, с кем разговариваешь. Ты на чем сюда приехал?

— На грузовом «Москвиче»-пикапе. Водку привез.

— Транспорт, следовательно, у тебя имеется. Сейчас у нас который час?

— Без четверти четыре, — глянув на часы, доложил Межаков.

— Будем считать, что пятнадцать сорок пять, — уточнил Смирнов. — Так вот, к нолю часов и нолю минут ты на своем пикапчике доставишь Витю Ященкова по кличке Ящик к перекрестку вашей дороги и трассы. Если меня еще не будет, пусть там в кустиках справа, если от города, подождет. А ты можешь ехать домой.

— А вдруг Ящик взбрыкнет, заартачится? — Коммерция уже сдался.

— Скажешь ему, что он может пожалеть, если не выполнит моей просьбы.

— Чем же вы его можете достать, когда он по всем законам на свободе?

— Я о тебе лучше думал, Коммерция. Ты что, тупой? Ты же сам мне козырного туза сдал. Будет брыкаться — мне раз плюнуть по лагерям парашу пустить, что он ссучился и втыкает на лесоповале, как бетушный.